Ретроспектива (СИ) - Марина Повалей

Сложней всего было вытащить ту дрянь, что засела ближе к сердцу: точки рассыпались, не хотели ловиться на мой ковш из силы. В такие минуты я ненароком вспоминала все словесы, что слышала, будучи в казармах. Герцог, ежели и удивлялся, виду не подавал. Особливо много черни было у дыхательных путей — время герцога шло на убыль, надо думать, что затяни чернота воспалённые лёгкие — те бы попросту сдулись, а вслед за коллапсом лёгких остановилось бы и сердце…

Ох, хорошо бы всё это ровненько записать, да изучить. Аль хоть потомкам передать, чтобы не бегали они по чумному городу, приди вновь беда, представление чтобы какое-либо имели…

В мыслях я отвлеклась, работать стала механически и упустила момент, когда сгусток чёрных точек слетел к ковша, что я из своей силы соткала, не успела я донести его до горшка. Чёрное облачко, как живое, будто знало, куда лететь и стремглав ринулось к окну. Я еле успела закрыть створки. Сплела аркан, не до тонких материй нынче, по-простому схватила заразу и вдавила в землю. Лишь тогда вернулась к постели ошалевшего больного. Только теперь поняв, что для него зараза остаётся невидимой.

— Ты ведьма?

По-другому и быть не может. Ясно же, что скорее он меня примет за проклятущую ведьму, чем за сказочную фею.

Глава 24

Я даже не дрогнула. Его лечение вытянуло все силы из меня. Вот окончу — там уж, хоть на костёр, с искрами, да проклятьями. Как водится.

Ещё раз проглядела — кажется, всё. Здорово тело герцога.

— Теперь холодно крепко станет не надолго. Потерпеть надобно.

Предупредила и позвала холодный ветер с улицы. В распахнутое окно он влетел с морозом вместе, облетел всю спальню, распахнул дверь, разгуливая по гостиным и кабинетам, где живёт брат короля. Тело хозяина, постель — не осталось ни закуточка, куда бы не проникла свежесть.

Вновь запалила потухший камин.

— Пойдёмте, помыться помогу…

— Не надо. Я… сам я.

— Столько дней пролежавши, кабы ноги удержали, пошли.

— Позови кого… не надо.

— Нет никого. Мои люди только остались, разрываются на весь дворец.

— Брата позову.

— Нельзя. Вы здоровы. А он может и нет, тогда… несколько часов без еды моих детей даром пройдут, — последнее подействовало. Мужчина попытался подняться, я помогла, а перед тем, помогла натянуть ему бельё. Мне его телеса нынче без надобности…

Когда герцог уже вымыт был, а постель перестелена, я уже торопилась отдать указания:

— Не выходите никуда. Ни с кем не говорите. Отсидеться вам надобно. Теперь вы здоровы. Надеюсь, дальше так же будет. Еду вам будут приносить, под дверью оставлять, мне к детям надо, а вы напишите брату… в кручине он крепкой.

— А ты?

— Что я?

— Не заразилась? — я лишь пожала плечами. Герцог недолго помолчал, видно, что-то ещё хочет сказать. — Ты меня вылечила. Значит и других можешь? Ты же всех можешь вылечить!

В другое время, я пользовала бы все те науки-политессы, коим меня Верех обучал. Сейчас же нет на это сил, да и судя по боли в груди, времени тоже давно нет.

— Вот я вам сказала, что вам нельзя выходить, ни с кем видеться, делами заниматься… — я всё же присела, дабы растолковать ему, — вы послушали, всё поняли. Скажите мне честь по чести, придёт скоро девушка, принесёт еду вам, она застанет вас в покоях?

— Так я сам на кухню забегу, чай ходить не разучился, — и так улыбается искренне, а мне придушить его хочется. — А советы твои я принял, да разлёживаться мне некогда. Сама сказала, что в городе бардак…

— Вы взрослый человек, наукам обучены… а как думаете, когда я сейчас приду к детям, поем, отлежусь, силу соберу, чтобы вылечить следующего… сколько времени другой человек, что выздоровеет, просидит в карантине? — не стала ждать ответа, ответила сама: — нисколько. Потому как у каждого из них хозяйства в беспорядке и дети голодные. Не могут они отсиживаться. А там уж вопрос времени, сколько до следующего заражения. Я бы поставила на несколько часов. Сегодня мне повезло. Я шла на удачу, желая, чтобы у моих детей был живой родич. Чудом, аль провиденьем вытащила вас с того света, — подняла, наконец, на него взгляд. Столько злости на живого человека я давно не питала, — ты, тупень, одной ногой у предков уже отметился! Бредил. А тело твоё, что сейчас бечь готово, всё в волдырях было и чернеть уже начало. Тленом воняло так, что я только и думала, как силу сохранить, чтобы последний вестник своему воеводе послать, чтобы детей моих как своих принял! Тебя, да, я вылечу ещё. Не для тебя, али себя. Ради своих детей, и брата твоего — один ты на них на всех. Но сколько ты дашь мне возможностей таскать чуму клещами из тела и в себя не пустить? — герцог молчит, а у меня, от долгого говорения в горле пересохло. — Брату напиши, он может мне не поверит на слово, что ты живой. Убеди его, чтобы не бёг сразу к тебе. Отсидись.

Запахнула халат поплотнее, обернулась на пороге, вспомнив:

— Наука у нас, в Эстесадо есть, то каждый человек знает, что коли эпидемия случится, три зарока нужно блюсти: карантин, каждая семья, чтоб обособилась и коли заразная, никого не заразила, а здоровые, здоровыми остались. Свежий воздух: в смраде зараза плодится и множится. Гигиена: на чистом теле, особливо на руках, зараза долго не живёт. Коль меня переживёшь, то детям моим передай.

Помирать раньше времени я не собираюсь, но почём это ведомо тому молодчику? Может и подумает. Чай, мозги-то чума не задела…

Когда шагнула в спальню, а девушки с детьми за мной, Файлирса уже не было.

Надеюсь только, что не к брату поскакал, — было моей последней мыслью, когда я уселась полулёжа, с детьми на руках, обложенная подушками, под чутким присмотром комнатных.

— Повыше подложи, — указала на руки, что на весу остались. Подложили повыше подушек, и я, наконец, не ощущая тяжести детей, что уже вовсю смокчут, смогла закрыть глаза и провалиться в сон: — тут будьте…

Сон был тревожный, словно наяву всё происходило. Видно, измотанный организм провалился, а разум бодр остался.

Я видела полчища крыс, что косяками заполоняют весь град Келс, кочуя от одной зловонной кучи, к другой. Чуяла их крысиный запах, что смешался с вонью от полуразложившихся, почерневших, окоченевших на ноябрьском морозе тел. Тела были повсюду: старые и младые, в богатых одёжах и нищие: чума не делает различий. Ей всё одно,