Черное пламя Раграна 3 - Марина Эльденберт

говорит, говорит и говорит. Изредка смотрит на меня, будто ждет чего-то — и я знаю, чего он ждет. Что я вспомню. Что я почувствую, но я не чувствую ничего, кроме инстинктивного влечения к мужчине, который сидит рядом. Теперь я знаю, почему: парность. Неправильная и нелогичная, атипичная, как и все, что касается черного пламени. Я пытаюсь найти в себе чувства к детям, зацепиться за его слова и вытащить хоть что-то, хоть что-то, что позволит мне разжечь эту искру в сердце к очаровательным, чудесным крохотным малышам, которым я подарила жизнь и которым, если верить Бену, дарила любовь. Пытаюсь вспомнить свое отчаяние и ярость, когда он их забрал. Пытаюсь прожить, испытать хотя бы сотую долю чувств, которых во мне было так много.

Но нет.

Когда он замолкает, тишина кажется звенящей. Звенящей и слишком тяжелой, возможно, поэтому Бен произносит:

— Скажи хоть что-нибудь, Аврора.

И я говорю единственное, что для меня сейчас важно:

— Я хочу спать.

— Хорошо, — легко соглашается он. — Спи.

— Вы мне только что разрешили спать? — уточняю я.

А он, как ни в чем не бывало, стягивает пиджак, ослабляет галстук и ложится рядом со мной.

— Спать, — повторяю я, хотя рядом с ним уже не настолько уверена, что именно это имела в виду, и что он правильно меня понял.

— Спи, — повторяет он. Притягивает меня к себе, прямо на грудь, укутывает одеялом, щелкает пультом от кондиционера.

Не уверена, что это правильный подход к сну, поэтому пытаюсь отстраниться. В тех эмоциях, о которых он мне рассказывал, было слишком много боли, слишком много отчаяния, слишком много всего. Сейчас во мне всего этого нет, и с одной стороны это хорошо, а с другой… радости, которую я должна была помнить, вот этого ощущения близости, единства, соприкосновения пламени и бесконечного стремления стать единым целым с этим мужчиной тоже нет. Есть только какие-то инстинкты, о чем я ему сейчас и говорю. Он слушает внимательно, не перебивает.

Только когда я замолкаю, произносит:

— Я столько раз от тебя отказывался, Аврора, отказывался по собственной глупости, из-за недоверия… в первую очередь себе, что исчерпал, кажется, все возможности быть с тобой рядом. Но если я сейчас позволю себе принять эту мысль, если я поверю в то, что это правда, я снова от тебя откажусь. Я снова откажусь от нас и от всего, что может быть. От наших детей.

— Я…

— Ты просто спи. А я просто буду рядом. Я буду рядом всегда, когда я тебе нужен.

Наверное, та, другая женщина, которой я была до всего этого, очень хотела бы услышать такие слова. Возможно, она бы простила ему все и сразу, если бы он сказал это ей, но проблема в том, что я — не она. Я чистый лист, и я пока даже не представляю, что на мне будет написано, поэтому и ответить мне нечего. Мне даже нечего ему прощать. Как ему сказать, что наши отношения — полный ноль, потому что их для меня никогда не было? Да и стоит ли? Он наверняка прекрасно все сам понимает.

Он понимает это, а я понимаю, что он не уйдет. Каким-то десятым чувством я это просто знаю, поэтому мне остается только закрыть глаза, слушая стук его сердца. Этот ритм действует усыпляюще, и я без дальнейшего сопротивления проваливаюсь в сон.

Сплю я долго, до следующего утра, но проснувшись, все так же обнаруживаю его рядом. Он успел побриться, переодеться, но по-прежнему обнимает меня, и смотрит так, будто ждет, что что-то изменится. Ничего не меняется.

Приезжает Арден Ристграфф. Этот приятный во всех отношениях мужчина, врач из Ферверна, проводит свои тесты, о чем-то долго беседует со своими коллегами и потом с Бенгарном Вайдхэном. С Беном. Так он просит его называть, хотя он — Черное пламя Раграна, правящий мировой державой.

Физически я полностью здорова, поэтому меня провожают к детям, и вот тут я теряюсь. Я им мать! Мать! Неужели во мне не осталось ни капельки этого чувства, материнского инстинкта? Но я смотрю на троих малышей и вижу только симпатичных детей. Милых. Замечательных. Так я могла бы смотреть на любого ребенка на улице.

Девочка… то есть Риа начинает плакать, и это настолько меня шокирует, что я банально от них сбегаю и лечу, не разбирая дороги, вниз по лестнице. Внизу налетаю на Вайдхэна, который перехватывает меня и прижимает к себе.

— Аврора, что случилось? — спрашивает он.

— Они. Дети. Они смотрят на меня так, будто я им мать! Но я ничего не чувствую! Это ужасно!

Меня колотит, но слез нет, и когда он прижимает меня к себе, я его обнимаю. Мне кажется сейчас, что если я еще раз зайду в эту детскую, меня просто разорвет от их чувств. От надежды, от трех вопрошающих взглядов. От любви, которая плещется в детских глазах и от отчаяния, под которым она угасает.

Я так их чувствую!

Почему я не могу почувствовать ничего кроме?

Я все это выдаю ему, бессвязно, стараясь не глотать слова, а он берет меня за руку и уводит в сторону, усаживает на диван. Сам опускается рядом.

— Аврора, ты полюбишь их. Их нельзя не любить.

— А если нет?

— Я тоже так думал. Веришь или нет, но когда я впервые их увидел, я подумал все то же самое. Я был зол на тебя, я думал — она отняла их, отняла наши первые годы, и сейчас это просто дети. Но правда в том, что это не просто дети. Никогда не были. Они мои. Наши. Даже Лар, хотя он так не считает, и в этом тоже моя заслуга. Пройдет время — и ты увидишь, что я прав. Они наши, и так будет всегда. Этому невозможно противиться. Это нельзя забыть.

Мне хочется верить, что так и будет, но пока я в это не верю. И пока я в это не верю…

— Я не готова встречаться с ними, пока это все не изменится.

— Как же это изменится, если ты не будешь с ними встречаться?

— Пока для них это так остро. — Если я увижу эти взгляды и почувствую их снова так, у меня просто остановится сердце. — Пока для меня это так остро — я не готова.

Бен смотрит на меня очень долго и очень внимательно. Так долго, что я уже готова услышать отказ: почему-то рядом с этим мужчиной очень хорошо представляется, как он силком тащит меня в детскую и