Фавн - Иван Геннадьевич Фаворов

но потерпел неудачу, и обессиленный пал к ее ногам, как ребенок к ногам матери или юнец к ногам своей опытной возлюбленной. Фавн захотел прильнуть к ней и убаюкать свою силу в яслях ее нежности. Но она, словно невзначай, слегка посторонилась, и он промахнулся как неуклюжий танцор, оступившийся при первом па. Оторопел. И постарался заговорить с ней, открыться и проникнуть в ее суть, но она осталась безучастной и все такой же заманчивой. Потом она встала и легкой поступью направилась в чащу, жестом пригласив следовать за ней. Он повиновался, пустился следом как сорванец, с мыслью, что наконец то нашёл нечто новое, но она постоянно была чуть впереди, не спешила, но он не мог догнать её. Фавн нёсся за ней как вихрь, ломая деревья и разбивая камни, но расстояние между ними не сокращалось. Она двигалась соблазнительно грациозно, манила его за собой, он кричал ей, просил остановиться, но удостоился лишь улыбки, от которой его страсть разгорелась ещё сильнее.

– Не всё сразу, малыш! – Сказала она ему и снова поманила за собой. Он не знал, сколько прошло время, и солнце, казалось, уже не раз замкнуло свой круг над землей, когда они оказались у входа в не знакомую пещеру. Она остановилась на ее пороге и знаком приказала ему не приближаться, потом скрылась в её тёмном зобе поманив за собой. Фавн нырнул туда со всей решимостью, на которую был способен, и оказался в полной темноте, где было только зияющее отверстие сзади и звонкий смех ее губ спереди, увлекающий его вглубь.

– Я здесь, – смеялась она, и шорох ее легкий шагов манил его в недра пещеры. Свет из отверстия входа давно потерялся в темноте, и Фавн уже не мог разобрать реальный ли это смех или эхо в его голове. Вдруг она оказалось совсем рядом, он почувствовал ее всем телом. Потрепала его кучеряшки и голосом звонким, как весенний ручей, попрощалось с ним:

– Прощай, глупый малыш! – Сказала она без малейшей минорности в чистоте звучания своего голоса и словно растворилась, как дымка, пар на ветру, и Фавн остался один в темноте. Он метался из стороны в сторону, пытался наткнуться на стену, чтобы в порыве ярости разбить об неё голову, но стен не было, и только тишина и мрак окружали его. Он не слышал даже звука собственных шагов, только ритмичный стук беспокойного сердца напоминал ему о том, что он жив. Посреди темноты в вечности безмолвной бездны он не мог найти себе покоя, золотистый огонь, ставший смыслом его жизни, жег теперь со всех сторон, он физически тонул в его пламени, и некуда было деться, нечем было затушить этот пожар. Вечность, как роковой приговор, поглотила его своей безысходностью, и в исступлении, помноженном на бесконечность, Фавн распластался в пространстве и голосом, содрогнувшим бы камень, возопил ко всему живому, к Тому, кто мог бы его услышать в этой пустоте, из середины его костра. И пустота расступилась, словно тонкой струей из чьей-то благодатной пригоршни на него пролилось воспоминание. Фавн вспомнил о том, как был Кливом, каким беспомощным и неповоротливым было его тело, и ему так захотелось назад в эту плотную шкуру, могущую сейчас спасти его от самого себя. Оградить пламя, горящее в его душе, разделить этот огонь на маленькие костерки и затушить их потоками непостоянных чувств и ежеминутных проблем. Снова запереть его беспокойный разум в оковы необходимости и заставить путем постоянного гнета совершенствовать свою бесстрастность. Он словно увидел все связи: событий, отношений людей, пороков и радостей, которые как микроинструменты куют из обычного куска железа булатный меч человеческой воли. Фавн понял горечь своей ошибки, и вспоминая, как единственную надежду своё человеческое прошлое, просил каждой своей частичкой вернуться в тот день к озеру, назад в его капсулу, с которой он не просто смирился, как с неизбежной жестокостью, а желал ее, как единственно возможное для себя искупление. Стон его, зародившийся в глубине «я», сотряс каждую частицу его души и вырвался наружу, растворившись в бездне, умножился в вечности. Как громкое эхо наполнил ее, и бездна дрогнула, треснула и выплюнула его из своего чрева.

Фавн снова стал Кливом, он сидел на берегу того же озера, и слезы текли из его глаз – слезы полные счастья, он снова чувствовал тело, его никчемную плотность, заскорузлость, но такую необходимую и теперь желанную.