Сердце отравителя - Ива Лебедева

представлял. Для начала его нужно пережить, зато потом все по накатанной.

А вот к необходимости начинать этот разговор первым меня жизнь не готовила. Как вообще заговорить, когда она застыла посреди прогнившего амбара, примерзла ледяной статуей и даже смотрит в стену мимо меня, будто надеясь, что я развоплощусь, как положено дурному видению.

— Нин…

Все же ударила. Так же безмолвно взмахнула рукой, и мощный поток энергии отбросил меня на пару шагов назад.

Ладно, не так плохо, захотела бы — по стене размазала бы. Ну или, с учетом качества стен, пробила бы моей башкой одну из них.

Гадство.

Как же я не люблю, когда такие вещи происходят незапланированно. Вот если бы я выбрал нужный момент, подготовил ее, поймал на один из многочисленных крючков, чтобы точно знать, какие эмоции из нее польются и как их глушить…

— Нин…

Новый поток с ног все же сшиб.

— Не смей. — Она не кричала, но зябкая изморозь все же заструилась по хребту от воспоминаний о том, во что обычно выливается такая ледяная ярость. — Только попробуй открыть рот, и, клянусь, я оторву тебе твой лживый язык. Как? Как после всего тебе хватило наглости таскаться за мной и брехать, глядя в глаза?

— Ты же знаешь, с совестью у меня туго. — Не то чтобы я не воспринял всерьез угрозу отрывания языка, но счел, что на прямые вопросы отвечать все же можно.

Она замахнулась, но в третий раз не ударила. Рука, до этого воинственно вздернутая, безвольной плетью опала вдоль тела. Вот что, оказывается, значит выражение «от бессилия руки опускаются».

— Уходи. Просто уходи. Мне нечего тебе сказать, а очередную твою ложь я слушать просто не в состоянии.

— Ушел бы. — Я медленно поднялся и сделал робкий шаг в ее сторону, стараясь, чтобы с бескровного лица ни на долю секунды не спадало выражение предельной искренности. — Клянусь: исчез бы по первому твоему слову, если бы знал, что это не погубит тебя.

— Мне не нужна твоя помощь. — Ли Нин всегда считала себя проницательной, но почему-то раз за разом велась на мои честные глаза. Вот и сейчас, вроде ледяная статуя и не думает оттаивать, а голос неуловимо дрогнул.

Впрочем, сейчас это было ложью во спасение. Да что там, почти правдой, если уж присмотреться. Все, в чем я хотел соврать, я уже озвучил. Не ушел бы, даже если бы мог. А дальше только правда.

— Нужна, и ты сама это знаешь. Мы должны завершить ритуал, а уж потом…

— Нет никаких «мы»! — Я и запамятовал эту ее манеру срываться в галоп с места и без разбега. Чуть не подпрыгнул, когда она закричала, совершенно, кажется, забыв, что нас все еще могут преследовать и неплохо бы проявить хотя бы минимум скрытности. — Как ты вообще смеешь, Ян?! Неужели в твою голову хоть на секунду закралась мысль, что я захочу продолжать поиски вместе с тобой?! Что я не буду испытывать отвращения и ярости от одного твоего вида?!

Орет — это хорошо. Нет, плохо, конечно, когда на дурные вопли может сбежаться стража, зеваки или кто похуже, но уже лучше гробового молчания. С такой Нин я по крайней мере предполагаю, что делать.

Склонив голову, я приблизился еще на один шаг, выждал пару мгновений, интригуя. И бесшумно опустился на колени.

— Если ты хочешь от меня избавиться, тебе придется меня убить. Я двадцать лет провел в персональном аду, пытаясь вернуть тебя к жизни. Если ты хочешь отказаться от возможности завершить ритуал и стремишься вновь кануть в небытие — лучше убей меня здесь и сейчас, потому что я не хочу этого видеть.

— Да что ты из себя строишь?! — Задохнувшись от возмущения, Нин попыталась за шкирку поднять меня, но я вновь рухнул и даже заставил себя не морщиться от неудачной встречи коленей с землей. — Неужели я, по-твоему, должна поверить, что ты внезапно преисполнился благодати и любви к ближнему? Когда тебя вообще смущало, что люди рядом с тобой умирают?!

— Меня и не смущало. Пока этим человеком не стала ты.

Нин буквально зарычала.

— Это должно меня обрадовать?! «По сотне жизней потопчусь грязными сапогами, но ты, так уж и быть, живи»?

— Вот именно — живи! — Я резко вскинул голову, заглядывая ей в лицо и стараясь, чтобы взгляд лучился праведным гневом. — Я не прошу меня любить или мне верить. Я прошу принять мою помощь и выжить! А потом делай со мной что хочешь, хуже того, что я уже пережил, это вряд ли будет.

Ли Нин вздрогнула всем телом и отвернулась, мне не оставалось ничего, кроме как замереть на месте. Давай же, Нин. Верь мне. Верь. Ты же хочешь. Если бы ты правда мечтала прогнать — уже ушла бы, предварительно оглушив. Или сбежала по пути, ты ведь умеешь.

Не ври себе, что изменилась. Ты все та же, Ли Нин. Смело прыгай на старые грабли, я сделаю все, чтобы во второй раз тебя ими не зашибло.

Да и я, кажется, все тот же.

— Зачем ты опять… что тебе от меня надо?

— Тебя.

Она усмехнулась. Зло и сухо.

— Да ладно.

— Мне нужно, чтобы ты была. Просто. Была. Рядом.

— Ах вот как… А мне это зачем? — Нин-джэ снова опустила ресницы. — Ты не понимаешь. — Шепот ее стал пустым и бесцветным, как пыль. — Того главного, того, ради чего мне стоило вернуться, в этом мире просто нет. А самое смешное знаешь что? — Сухой смешок. — Его никогда и не было.

Она открыла глаза, посмотрела так, что до нутра пробрало, и продолжила:

— Я его придумала. Навоображала себе глупостей, которым на самом деле никто и не обязан следовать. Никто не должен быть таким, как я хочу. Да и не сможет. Поэтому… я больше никуда не пойду. Просто спокойно дождусь, пока отцветет дурацкий цветок. Это к лучшему — не надо никуда бежать, торопиться.

— Ты рехнулась?! — Злость мгновенно сожгла все мои благие намерения, я дернулся к ней, но остановился, повинуясь просто движению ресниц.

— Ночь моя. Никто и никогда не сможет вернуть мне мою ночь. Ту, в которую я шла без страха и сомнения, не боясь темноты. Потому что там ждали и не страшно было оступиться, зная, что