Кошка Белого Графа - Кира Калинина

Камелия удивленно подняла взгляд.

– Это мы еще обсудим, – сказала графиня со значением. – А сейчас не пора ли перекусить?

Дормез был настоящим домом на полозьях. Здесь имелись общая комната, в которой оставалась ночевать одна из фрейлин, спальня, уборная и каморка для прислуги. Всюду дорогая обивка, ковры, лучезары и мощные телогреи.

Прошлую ночь вайнорцы провели, разбив лагерь прямо у еловой опушки. Мороз стоял жгучий, но метель улеглась, небеса глядели вниз льдистыми глазами созвездий, заснеженный лес был тих, как сон, и даже дети зимы, которых я все время чуяла краем сознания, угомонились в своих призрачных норах.

Граф явился выразить почтение, спросил обо мне. Принцесса разразилась восторгами. Даниш был с ней галантен и выказывал мне не больше внимания, чем заслуживала обычная кошка, но я каждой ворсинкой чувствовала его нетерпение.

После скромного ужина – не чета тому, что подавали у Керсона – принцесса вышла прогуляться в окружении фрейлин и свитских дам, укутанных в благородные меха. При приближении их щебечущего роя гвардейцы у костров вскакивали и пытались щелкать каблуками толстых меховых сапог – выходило забавно. Слуги в хороших тулупах оставляли дела и кланялись. Камелия шутила с ними, подбадривала, спрашивала о службе и о личном, и ей охотно отвечали. Лошади брали с ее ладони сахар, поданный Дайдой, мамки позволяли гладить себя и тянулись к ней длинными мохнатыми носами.

Пожалуй, Ригонии повезло. Из ее высочества выйдет хорошая королева.

Кайса стойко несла доставшееся ей бремя, то есть меня, шепча с восхищением: «Какая же ты тяжелая, Белочка! Как бульдог». Принцесса то и дело вынимала из муфты голубую от холода руку и чесала мне за ухом, свита следовала ее примеру. Я чувствовала себя плюшевой игрушкой и впервые была этому рада. Потому что куда бы мы ни шли, меня преследовал жадный взгляд виконта Дегеринга. Кайса принимала его интерес на свой счет, трепетала ресницами и порывисто вздыхала, но, к счастью для меня, обязанности свои помнила, не отставая от принцессы ни на шаг.

В какой-то момент на пути гуляющих дам возник тот самый эйланец, кавалер Джеруч, хотя я не сразу признала его в длинной лисьей шубе и шапке, надвинутой до самых бровей.

Принцесса обратилась к нему по-эйлански, а потом весело спросила:

– Ну как? Правильно?

– Абсолютно, ваше высочество, – он церемонно поклонился. – И вы правы, здесь красиво. Но о-очень холодно.

Дамы засмеялись.

– Я лишь осмелюсь посоветовать вашему высочеству, – добавил эйланец, – произносить «тье» в слове «атьеми» немного мягче, а «кхр» в слове «кхраль», наоборот, резко, с напором. Вот так.

Он издал гортанный звук, похожий на крик вороны.

Кто-то из дам хихикнул, кто-то скорчил гримасу. Принцесса мило улыбнулась: «Приму к сведению, кавалер Джеруч», – и двинулась дальше.

После, уже в дормезе, отогревшись глинтвейном, ее высочество пожелала урок эйланского, дабы навеять сон головоломными упражнениями.

– Не лучше ли сейчас упражняться в ригонском? – вкрадчиво поинтересовалась графиня Виртен.

– Для ригонского у меня будет целая жизнь, – беспечно ответила принцесса, но настаивать не стала. – Пожалуй, я и так довольно утомилась. Мирной вам ночи, графиня.

Гоф-дама удалилась в собственную карету. Служанка приготовила Камелии постель, Кайса подала книгу для чтения, поправила подушку и передвинула лучезар поудобнее.

Прежде мне и в голову не приходило, что фрейлины выполняют обязанности камеристок. Думалось, их дело – сопровождать особу монарших кровей на балах и приемах, подчеркивая ее величие блеском своих нарядов, томно обмахиваться веерами и танцевать с кавалергардами. А Кайса только и делала весь день, что куда-то бегала, помогала принцессе переодеться, прислуживала за обедом. Горничная же занималась уборкой, чисткой одежды и подавала на стол.

Когда приготовления ко сну были окончены, Кайса хотела унести меня, но принцесса сказала:

– Белка будет спать со мной.

Оставшись одна, она некоторое время читала, затем погасила свет, сгребла меня в охапку и зарылась лицом в мой пышный воротник.

Мех у снежных кошек плотный, влага сквозь него не проходит, а принцесса лежала тихо, и я не сразу поняла, что она плачет.

Эх, жизнь кошачья! Человеку плохо, а я даже спросить не могу, от какой беды.

Осталось только уткнуться лбом ей в щеку, заурчать. Обнимающие меня руки дрогнули, и принцесса разрыдалась негромко, но горько.

– Я так не могу, – шептала она, глотая слова и слезы. – Не надо было соглашаться, лучше головой в море… Но поздно! Он заложник моего благоразумия, я только теперь это поняла. Так ловко проделано. А впереди – тьма… Мне страшно, Белка. Что с нами будет, со всеми нами?..

Я мурлыкала, лежа на ее подушке, и боялась пошевелиться, словно любое движение могло выдать во мне человека. В голове билась мысль: «Я не должна была этого слышать». Никто не должен.

Когда принцесса, наплакавшись, поцеловала меня в лоб и шепнула: «Спасибо тебе, Белка. Не знаю, как бы я пережила эту ночь, если бы не ты», – стало вовсе невмоготу. Я поклялась себе, что графу об услышанном не скажу.

Но если Камелия говорила о нем?

И что значит «со всеми нами»? С кем – «всеми»?..

Засыпать под боком у принцессы было боязно. Она рождена магом и одарена богом морей. Вдруг я, того не желая, провалюсь в ее сон, как провалилась в сон графа, меня обвинят в умысле, и дело кончится каторгой, если не виселицей.

Даниш на этот счет высказался туманно: «Она слабый сновидец, еще более слабый, чем я. Но нас всех учат защищать свои сны. Будь осторожна». Не было ли в его словах двойного смысла? Он не сказал прямо: «Не вздумай лезть в ее сон». Может, это как раз намек, что неплохо бы туда заглянуть, но так, чтобы не поймали?

Нет уж, ваше сиятельство.

Я решила дождаться, когда принцесса уснет, а потом перебраться на диванчик у стены, чтобы быть подальше от нее.

И вроде бы не спала, но в какой-то момент обнаружила, что бегу по широким длинным коридорам, увитым мертвыми цветами, и не могу найти выход. Распахиваю двери, сворачиваю в открытые проемы. Но за каждым проемом – новый коридор, за каждой дверью – тупик, и в каждом тупике – ростовой портрет молодого мужчины в парадном мундире. Он молод и хорош собой, но его окутывает зловещий ореол, а над златокудрой головой качается огромный диск, алый, как пылающие угли; поверхность диска сочится черным дымом. Я сталкиваюсь с мужчиной взглядом, выскакиваю в коридор, захлопываю за спиной