Полузвери - Ксения Анатольевна Татьмянина

Алекс, окрысившаяся, бешеная, готовая меня размазать по стене или полу, внезапно отпрянула. Сузившиеся глаза распахнулись от ужаса, и лицо не просто побледнело, а разом выцвело. Я полуобернулась на зеркало и увидела тоже, что и она — глубокие царапины затягивались и зарастали моментально, не выжидая минут, а расходуя лишь секунды. И глаза — мои карие, шоколадного цвета глаза блестели золотом. Вспышки проскакивали, словно кто-то бил крошечным солнечным зайчиком, играя драгоценной монеткой.

Хмыкнув, утерла рукой остатки крови, и вернула все внимание гостеприимной хозяйке:

— Не ожидала, госпожа свекровь? Хочешь, я выйду отсюда, уведу глав кланов в сад и ткну пальчиком в каждую из твоих тайных могилок? Что ваши законы в таком случае сделают с женщиной, убившей не одного, а пятерых своих сыновей? Кивни, если слышишь и соображаешь.

Та слабо кивнула. Смесь ее ненависти и страха не принес мне облегчения и тем более покоя, но я скрутила внутреннюю пружину сильнее, чтобы выглядеть хладнокровной:

— Прекрасно. А теперь ты будешь отвечать на мои вопросы со всем откровением, как перед лицом Смерти. Где твоя дочь?

Пришлось ждать. Женщина не могла разжать челюсть, и лишь через две горловые судороги, выдавила:

— В больнице… закрытого типа. В западном районе пансионат «Ветер в травах»…

— Что ты с ней сделала?

— Ничего… изолировала. О ней хорошо заботятся…

— Под каким именем?

— Ангелина Пирро…

Женщина выдохнула это и затряслась. Просто нервы, желание убить, ужас — не важно по какой причине. Я сделала голос совсем тихим и мертвенно спокойным:

— Не вздумай мешать. Ты на моем поводке, и я почувствую, если сделаешь хоть движение не в ту сторону. Я уйду и больше в этом проклятом доме не появлюсь. Будешь послушной, не увидишь меня вообще никогда. Кивни, если согласна.

Кивка я не дождалась, только скрипа зубами и горлового отчаянного скулежа… Но мне достаточно. Отвернулась к раковине, открыла холодную воду и умылась. Золотое свечение пропало. Я привела в порядок волосы, смыла кровь с руки. Утираться ничем не стала — гадливо было прикасаться к полотенцам, если вдруг раньше это чудовище пользовалось ими. И вышла, ничего не сказав напоследок.

В гостиной кто сидел, кто стоял, разговаривая. Девушка-горничная заносила второй поднос с чаем и чашками, устраивая его рядом с первым и начав расставлять приборы. Я объявилась и вызвала вопросительную тишину.

— Для меня большая честь быть членом вашей семьи. И особо я благодарна за честь быть признанной Вами, Хельга Один. Позовете, — всегда приду и помогу всем, на что способна. Надеюсь, что, если буду нуждаться в совете Великой Матери, вы не откажете мне в нем… я и Нольд должны уйти прямо сейчас. Прошу понять и отнестись снисходительно.

— Я вас отпускаю. — Кивнула старуха. — Но ненадолго. У меня к тебе много вопросов, Ева.

Я посмотрела ей в глаза:

— Моя семья — ваша семья.

— Правильные слова.

* * *

Нольд держался до порога, но уже на ступенях лестницы, схватил за руку:

— Что ты почувствовала? Что произошло?

— Не сейчас…

— Говори!

— Не злись.

Я поняла, что его резкость и раздражение основаны на тревоге. И не стала огрызаться в ответ. Он точно не виноват в том, что меня переполняли боль и бессилие… мертвых не воскресить. Не спасти, вернувшись во времени, не остановить убийцу. Как она могла, ведь она — женщина? Как могла, — ведь она их в себе зародила и вырастила, чувствуя живое биение в животе… крохотных ножек, крохотных ручек…

— Нольд, я расскажу тебе все. Только прошу, дай несколько минут побыть одной, потом увези в самое безлюдное место, какое можно — на воздух, под небо. Умоляю…

Он думал. Потом обернулся на дверь, брезгливо дернул ноздрями и выдохнул:

— Ладно.

— Идем. Останешься в стороне и последишь, чтобы никто не видел.

Увела его в глубину сада и нашла место. Оно, судя по ощущениям, было почти равно удалено от каждого трупика.

— Отойди на десять шагов назад, отвернись и смотри на дорожку.

Он явно не хотел этого делать, но послушался. Я легла в траву, обняв землю руками как можно шире. Проклятие или дар быть некроманткой? В минуты слабости хотелось быть такой же, как все, не видящей и не слышащей, и трудно было найти хоть что-то, ради чего стоило выносить постоянное присутствие смерти в жизни… а мы нужны — таким несчастным и неупокоенным созданиям, кого настигла гибель по воле случая, от рук преступника, кто хотел жизни, а умер и не захоронен по-человечески. Мука…

И кто я теперь? Тоже истинная дочь Великого Морса?

Зашептала:

— Вы не знали материнских объятий и не знали материнской любви. Никто не дал вам имен, не оплакал после смерти… я вас люблю… и по вам плачу. Вы мои дети неживого мира, дети той, кто никогда не сможет стать матерью. Мои… любимые, желанные, самые прекрасные сыновья. Нет больше страданий. Вы звали — я здесь. Я упокаиваю вас.

Их плач исчез…

Терпение Нольду давалось непросто. Машину гнал, благо, дорога была пустынна. Не спрашивал вообще ни о чем — ни о разговоре с Хельгой, ни о том, что я делала в саду за его спиной. Молчал, иногда и очень коротко поглядывая на меня, — а в остальном четко следил за дорогой и был сосредоточен. Меня переполняла благодарность за это, за послушание и понимание в то время, когда они мне были нужны больше всего. Я была уверена, что он выполнит и третью просьбу… горечь и боль я хотела исцелить ощущением жизни, потому что регенерат работал с телом, но не с душой. Ее раны не затянутся сами по себе.

Мы съехали с основной дороги на проселочную, а через пять минут пути — в поле. Заминая высокую траву тяжелой машиной, заехали вглубь. Я сразу вышла и блаженно вдохнула прохладный воздух ночи. Солнце давно зашло, но край неба еще алел темно-красным маревом на западе, как красная нить раны самого мира. Звезды, ветер…

Без механического, чужеродного здесь звука, стало совсем хорошо. Нольд выключил мотор и тоже вышел.

Какой же он высокий, какой сильный, красивый и светлый!

— Нольд, люби меня. Пожалуйста. Чем