Мой личный шеф - Надежда Мельникова

на голодный желудок. Мне бы поцеловать её ещё раз, обнять. Рассказать о том, что это не просто трах на столе в кабинете директора.

Но я только успеваю открыть рот, как лицо тут же немеет от сильной пощёчины.

Травкина спрыгивает на пол. Она успевает схватить с пола колготки и, одёрнув юбку, метнуться к двери, когда та распахивается и на пороге появляется моя секретарша. Одно радует: что я не спустил штаны и стою к ней спиной, опершись ладонями на столешницу. И она не видит то, как я «прекрасен», мать твою, спереди.

— Иду! — рычу на девицу, которую давным-давно пора уволить.

Она досталась мне в наследство от предыдущего руководителя. Мало того, что её постоянно нет на месте, так она ещё и понятия не имеет, что такое постучаться, воспользоваться внутренней связью или хотя бы не орать на весь коридор, как в сельском ДК.

Может, директор занят. Как сейчас, например.

— Ой, Виолетта Валерьевна, — удивляется, разминувшись в дверях с Виолой, — вас там ждут. Вас все ищут. Я же не знала, — в недоумении, — что вас Марат Русланович к себе вызвал.

Плохо! Не то я опять сотворил. Хочется что-нибудь разбить. В моей груди царит хаос! Просто голова кругом! В копилку того, что прощать нельзя, добавился ещё один идиотский поступок.

— Марат Русланович, там важные люди!

— Да иду я! Сколько раз мне надо повторить? Соберусь с мыслями — и приду! — Поворачиваю голову, но она никак не догадается, что надо закрыть за собой дверь.

Понятнее было бы: застегну ширинку, с разгона долбанусь башкой о стену и тотчас явлюсь всему начальству сразу?

Эх, надо было лаской, заботой, долгой прелюдией… Надо было поговорить. Всё только начало налаживаться, и вот опять. Откат на двадцать пунктов назад.

Ну как так можно, когда так нельзя? И вообще всё совершенно неправильно! А если бы секретарша влетела в тот момент, когда я Виолетту… какие бы слухи пошли? И так непонятно, что за внеурочное совещание у нас тут было, а если бы прямо в процессе?!

Думаю, всё это происходит, потому что я люблю её, а любовь делает нас одновременно сильными и слабыми. И, самое главное, временами глупыми. О чувствах надо было рассказывать, опять просить прощения. А теперь она снова оттолкнёт и никогда не простит.

Обматерив себя с ног до головы, без настроения иду в зал. Прямо на сцену. И, пока я читаю свою грёбаную торжественную речь, боковым зрением замечаю, как Травкина за кулисами готовит хор. Я её слышу. И, несмотря на слова, вылетающие из моего рта, я думаю о другом.

Да, она злится, что всё случилось спонтанно и без спросу. Но ей понравилось. Ей совершенно точно было хорошо. А ещё никакого Родиона там давно не было. Уж слишком быстро вспыхнула и сгорела дотла моя птичка. Я аж обалдел от такой мощной отдачи. Не я один улетел на небо. Значит, соскучилась, давно одна и есть у неё чувства. Она же не робот. Она не могла себе приказать. И она не из тех женщин, кому лишь какой-то бы мужик. Она особенная, редкая, она…

Но все эти мысли идут прахом. Я даже дёргаюсь, замолкаю, потеряв мысль, ибо вижу Родиона. Он вошёл в зал и идёт к первому ряду, на коронные места. С виду тихоня, а на деле наглый жлоб. Правду говорят, в тихом омуте черти водятся.

Но и Травкина тоже хороша. Я-то думал, что у них давно всё и она просто дразнит меня им. А он сюда явился как какой-то заслуженный супруг года.

Сжимаю трибуну. Ревность горячей волной обдаёт меня с ног до головы. Потому что у него цветы. Значит, они вместе. И она просто не скажет ему, что у нас было. Она изменила, но ведь не все признаются в изменах.

Ну какого хера семь лет назад я повел себя как дебил?

Теперь только ждать. Я не могу предпринимать никаких действий прямо сейчас. Ибо Виолетта на меня даже не смотрит. Она как ни в чем не бывало улыбается детям, спрашивает каждого о самочувствии и готовности, в общем, ведёт себя как обычно. И тут случается то, чего никак не должно было произойти. Я стою рядом, вокруг полно моих подчинённых, и мне видно из-за кулис, как Родион, подхватив букет, идёт к нам.

Какой же он бесстрашный долбодятел. Видимо, как и я, любит её и не сдаётся. Только, в отличие от меня, у него нет косяка, эквивалентного смертному греху, за который попадают прямиком в ад.

Мы с ним переглядываемся. Так и хочется заорать: «Ты что здесь делаешь, паскуда?! Я же запретил тебе сюда являться». И он как будто слышит меня.

— Здравствуйте, Марат Русланович. Вы мне тут работать не рекомендовали, а в гости-то можно? — И обнимает её за талию.

Свет то горит, то тухнет. Дети переигрывают, крича в микрофон слишком громко. Кто-то фальшивит, но меня не волнует ничего, кроме того, что он к ней прикасается.

Так хочется сжать его тонкую шею, перекрыть кислород и наговорить гадостей о том, что ему можно вымыть полы языком в моем кабинете и сожрать кактус на подоконнике. Вот что ему можно.

Но правда состоит в том, что однажды моя ревность уже привела нас к тому, что этот недоумок прикасается к моей женщине. И, по большому счету, если я нападу на него прямо сейчас, то это ничего не изменит. Я уже показал свои чувства, эмоции, всю свою страсть, а она дала мне по морде и ушла. Она здесь с ним. Она опять смотрит волком…

— Я пришёл к своей женщине, — кажется, пытается превратить меня в бойцового петуха.

Видимо, он, задевая потолок рогами, решил раззадорить меня и довести до ещё одного греха. Но не в этот раз. Он то боится, то нападает. Странный тип.

А я меж тем директор этого замечательного учреждения, и моя работа сидеть в зале, аплодируя ученикам и преподавателям. Восхищаться проделанной за год работай. Несмотря на малиновую пелену перед глазами, и кулаки, которые чешутся. Нет у меня права убивать его, хотя очень-очень хочется.

— Добрый вечер, — холодно отвечаю ему, поймав на себе её острый взгляд.

После спускаюсь по деревянной лестнице сцены, иду в зал.

Глава 30

Мы с Валентиной катим чемоданы по перрону. Слышен стук колёсиков. Впереди её муж с ещё одним чемоданом, вокруг него вьются дети: моя дочь и их сын, на пару лет младше моей