Кассиопея - Ханна Ким

снова хватает его за трясущиеся руки, разворачивает к себе, опять отпускает, – но когда произошло то, что произошло, разошлись на две стороны.

Мингю замирает, руки опускает свои, хмурится – не понимает, о чем речь вообще и к чему это.

– Мингю был влюблен в Тэёна года два или около того. Мы с Юбином знали об этом. Не говорили ничего. Сонёль, наверное, тоже догадывался – он не дурак, – продолжает тем временем Чонхо, оттесняя его к столу и заставляя сесть на стул. – А потом… потом, в общем… оно все вскрылось как-то внезапно. – Чонхо глядит на свои ладони и явно жалеет, что в них нет стопки чего-то крепкого, поэтому идет к холодильнику; достает из нижнего выдвижного ящика еще одну бутылку соджу.

Мингю смотрит на него все так же непонимающе. Он правда не понимает. Не того, что говорят сейчас, а почему это говорят. Зачем.

– Все вскрылось, и… они встречаться начали. – Чонхо не утруждает себя стопками – откручивает крышку и отпивает из бутылки прямо так. – Я, знаешь, правда… не понимал. Почему. Как бы… – он отходит чуть вбок, в сторону окна, но возвращается на место, – мы же все общались близко. И Тэён, он… у него не было. Всего вот этого. – Чонхо трясет бутылкой перед своим лицом, будто это как-то может помочь объяснить чужие чувства.

Мингю молча достает из кармана сигареты, прикуривает. Тянет пачку Чонхо, а тот хватается за нее так, будто ждал этого весь день.

– Но они начали все это дерьмо, и… блядь, я сразу знал, что оно закончится как-то вот так. Мы с Мингю так давно знаем друг друга, и… – Чонхо опирается о стол рукой, в пальцах которой зажата тлеющая сигарета, склоняет голову, не спешит дальше продолжать.

Мингю не злится больше. У него приступ агрессии схлынул на такое оглушительное «нет», что за ним лишь пустота и вакуум. Ему страшно вдруг. Ему пусто и страшно – не за себя, а за идиота напротив, которого не знает совсем, но который вдруг решил себя наизнанку вывернуть, чтобы этой изнанкой чужую перекрыть.

– Ты не должен… – пытается он.

– Ой, замолчи, – иронично просит Чонхо, – ты сам набивался. Хотел знать – слушай.

– Ладно. – Мингю чуть отворачивается и затягивается шумно.

– Тэён просто бросил его. Или не бросил… – Чонхо громко ставит бутылку на стол, – я не знаю, как это назвать. Просто закончил все, едва оно началось. Я не разбирался в причинах. Мне плевать было. Потому что Мингю расхуярило так, что… – Он усмехается. – Его было некому собирать по частям. Только мне. Дело не в том, что я должен был или обязан, просто… Он самый близкий мне друг. Я не мог остаться в стороне. Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я, но… как-то так.

Мингю вздыхает глубоко, кивнуть хочет, но не делает этого. Глядит на пустую пачку из-под сигарет на краю стола, которую чуть не сбросил на пол в припадке, и выдыхает дым. Чувствует себя предельно паршиво. Не хочет размышлять над всей этой ситуацией, но все равно начинает, против своей воли.

– И? – решается он поднять взгляд на Чонхо.

– И ничего, – отзывается тот. – Я месяц смотрел на то, как близкий мне человек гробит себя и ходит на эти дурацкие летние занятия долбаным привидением, отказываясь даже поесть нормально. А Юбин… Юбин просто занял сторону Тэёна. Будто не захотел разбираться в произошедшем и сразу вступился за того, кого считал более близким. – Чонхо хмыкает.

– Но разве ты не сделал так же? – осторожно спрашивает Мингю и сразу же хочет уйти куда-нибудь, потому что понимает, что слова эти слишком сильно отдают тем же, что звучало в сказанном Юбином недавно.

Чонхо смотрит на него внимательно, колко, под кожу забирается взглядом этим. Затягивается молча и не спешит отвечать. И когда Мингю кажется, что в ответ он уже и не услышит ничего, Чонхо усмехается:

– Наверное. Просто… ты бы знал, насколько это невыносимо. – Он отворачивается; лица не видно совсем.

– Что именно?

– Смотреть, как близкие тебе люди страдают вот так.

– Я знаю, – сглатывает Мингю; тушит сигарету о пустую банку пива, кидает бычок внутрь.

Чонхо смотрит на него грустно, хочет взгляд опустить, отвести – что угодно, – но по какой-то причине не делает этого. Продолжает смотреть так, словно его прямо сейчас вдоль ребер режут. Мингю от взгляда этого совсем неправильно внутри. Так быть не должно. Этот взгляд как факт – неправильно. Это не Чонхо.

– Не буду спрашивать. – Он отворачивается к окну, а Мингю разглядывает его пальцы, что сжимают сигарету.

– И хорошо, – тихо бросает он, сам за собой не замечая этого. – Зачем ты…

– Зачем я что? – Чонхо переводит на него изучающий взгляд. Чувство такое, что он все это время он ждал этого вопроса.

– Это вот все, – Мингю раздраженно машет перед собой рукой, не хочет отвечать прямо от слова совсем; щеки начинает печь совершенно не к месту.

– Это вот все? – Чонхо приподнимает брови, опирается о подоконник обеими руками; Мингю даже отсюда видит, как перекатываются мышцы на его плечах. – Я не знал, что еще делать. Ты просто…

Он не договаривает, усмехается себе под нос. Это настолько по-дурацки выглядит, настолько «я-знал-что-так-будет», что Мингю едва не начинает закипать обратно, но его мгновенно остужают внимательным взглядом, в котором ни капли насмешки:

– Все нормально.

– Ты идиот? – вырывается у Мингю раньше, чем он в принципе успевает понять, что именно выскакивает из его рта.

– Возможно, – Чонхо, кажется, нисколько не смущают его слова, – но только вместе с тобой.

А у Мингю опять царапается что-то в груди – в который раз за этот день. Он разглядывает чужой профиль и снова и снова задается вопросом, как так могло получиться. То, что он здесь. То, что он занял место человека, чья жизнь в его глазах идеальна (почти). То, что перед ним взрослый ребенок, которому он был старшим братом целых четыре года. То, что…

Мингю давит в себе шумный вздох, смотрит на стол. Неужели мелкий Чонхо станет таким же? Все вокруг тянутся ввысь – туда, докуда ему никогда не достать. Все растут, все живут, все являются кем-то, в то время как он… А что он? Он сидит на чужой кухне и пытается не смотреть на проекцию знакомого себе ребенка, которого кормил мороженым на последние деньги. На ребенка, который сейчас и не ребенок вовсе, а куда более взрослый человек, чем он сам.

Если дело в дурацком новолунии, то дела совсем плохи. Потому что Мингю не сможет прожить вот так еще минимум три недели.

Он