Дневники фаворитки - Татьяна Геннадьевна Абалова

растерянности села на ступеньки, а Бохарт, не желая слышать приговор, зажал уши ладонями, закричал дико и кинулся вниз.

— Не наша! — шепнули Софии в самое ухо.

— Чья же я?

Через некоторое время прибежал старший брат-кузнец. Взял Софию на руки и унес в дом. А наутро старый дом оказался пустым. Никто не открыл скобяную лавку и не разжег печь в кузнице. И с отвращением смотрел староста на проклятые драгоценности, на замочке которых запуталась светлая прядь.

* * *

К Васукам Пава Вежанский пожаловал в полночь. Уже не мял в нерешительности шапку, шагнул через порог будто хозяин.

— Предупреждал я, что не следует Софию силой под венец вести.

— Так не было до сих пор такого… — староста боязливо обернулся на дверь, за которой плакала-причитала старостиха и слабо огрызался униженный неудачей сын. — Никогда предки поперек замыслов наших не шли.

— София не вашего поля ягода.

— Кто же она такая? — староста дождался, когда гость займет место за столом. По обычаю, налил из графина крепкой настойки Паве, сам глотнул.

— Тебе о той тайне лучше не знать. И вообще забыть о нашем существовании. Еще до рассвета съедем из Гремык.

— А колье? — хоть и напуган, глаза блеснули жадностью.

— Себе оставь. Только не вздумай его кому показывать, беду притянешь. Лучше разори по камешку, а золото расплавь. Так оно спокойнее будет.

— Что, на самом деле за Софией смерть по пятам ходит?

Пава поднял усталые глаза на старосту, и тот без слов понял, что лучше язык держать за зубами и в тайны семьи Вежанских не соваться.

— Два дома, кузницу и лавку тебе оставляю. Вот бумаги. Спасибо за года, что дал спокойно пожить.

— А вы как же?

— Теперь не твоя забота. Прощай.

* * *

Обоз из пяти телег держал путь на восток. В сторону, противоположную от столицы. В одной сидел Вазек-кузнец с супругою, другой управлял сам Пава, за спиной которого спали на мешках с одеждой Гелена и Дарил, в третьей вожжи дергала и обеспокоенно поглядывала на дремлющую рядом дочь Радуца. Она мысленно готовилась к долгому разговору с Софией. За четвертую и пятую повозки, груженные домашним скарбом, отвечали Вазековы сыновья-погодки.

Снялись с насиженного места послушно, без вопросов. Кто не знал, тот догадывался, что из-за неудавшейся свадьбы глава рода с обжитого места срываться не вздумал бы. Значит, погнала его прочь более веская причина.

— Устроимся в Кужарах, — задал направление Пава. — Это родина моей матери, там за чужаков не примут.

Кончилась бесконечная степь с ее лисьим тявканьем и далеким волчьим воем. Светало. Отступали серые тени, и замаячивший на горизонте лес радовал глаз изумрудными красками.

— Передохнем у реки, — отец показал плеткой на голубую ленту, бликующую в лучах поднимающейся Лейрены. Вазек, осматривая местность, приложил ладонь ко лбу.

Он был первым, кому отец доверили тайну, а потому знал, случись что с Павой, ему, его старшему сыну, придется взять на себя заботу о Радуце и ее детях. Радуца не являлась ему родной матерью. Четверо младших Вежанских приходились Вазеку и его брату Кутюме сводными. Мачеха вошла в их жизнь робкой заменой умершей матери, но родив к отцовым двум еще четверых, сделалась настоящей хозяйкой. Вазек понимал, что их осиротевшему дому нужна женская рука, поэтому не роптал. Да и прожил под одной крышей с новой супругой отца всего-ничего. Он сам, рано женившись, отделился, но продолжал считать себя полноценной единицей семьи Вежанских. Поэтому, когда отец прибежал к нему после ночи Большой волны только и сказал:

— Я вас не брошу. Куда вы, туда и я с женой.

И ровно так же собрал обоз, посадил своих малышей на телегу и отправился вслед за Павой Вежанским и беременной Радуцей, в руках которой беспокойно шевелился кулек с неизвестно откуда взявшимся дитем. Почти шестнадцать лет они прожили в Гремыках, и каждый день кузнец помнил, что наступит время, и им снова придется оставить нажитое и отправиться в путь.

* * *

— Отец, ты куда? — поднял голову младший. Дарил наскоро протер глаза, слез, позевывая, с телеги.

— Я недалеко. К одному человеку заехать надо, — отец выпрягал из телеги лошадь, чтобы взгромоздить на нее седло.

Подошел старший сын, сунул в руки тяжелый кошель.

— Хватит ли? — посмотрел со значением.

— Хватит. Гавар и за вдвое меньшее согласие даст.

— Он ждет?

— Я уж месяц как с ним списался.

Вазек вздохнул, видя, как тяжело отец забрался на лошадь. Тот поправил шапку, чтобы от ветра не слетела, и, озорно подмигнув застывшим с серьезными лицами сыновьям, крикнул:

— Но! Пошла!

На развилке свернул на дорогу с указателем «Дикий вепрь». Со стороны болот, раскинувшихся за речкой, потянуло вонью.

* * *

Софья дождалась, когда мать накормила всех кашей, сваренной на костре, и отправилась следом за ней мыть на отмели посуду.

Речной песок до блеска оттирал закопченные бока котелка. Прыгали по воде пятна дневного светила и заставляли жмуриться. Пальцы стыли от ледяной воды. Бойкие птицы воровато склевывали хлебные крошки и остатки каши, в заводях пели лягушки.

Софье не хотелось нарушать словами безмятежность раннего утра, тем более, что слова эти непросты, и принесут если не ощущение горя, то свершившейся когда-то давным-давно беды.

— Я чья? — пришлось начать с самого наболевшего.

— Ты наша. Пусть не по крови, но наша, — мать выкрутила полотенце и бросила его на горячий камень. Сняла с головы платок, подставила лицо дующему с реки ветру.

— А Гелена… Она тоже по крови вам чужая? Мы ведь близнецы.

— Тебе исполнился месяц, когда Гелена появилась на свет, — Радуца опустилась на песок, расправила юбку и постучала по ней, приглашая Софию сесть рядом. — Мы специально колесили по Дамарии, чтобы в Гремыки заехать с близнецами, иначе не смогли бы объяснить, откуда взялась еще одна девочка.

Когда София опустилась на край юбки, Радуца обняла дочь.

— Помни, ты навсегда останешься моим дитем. Я за тебя умру. И отец тоже.

— А куда он поскакал, даже не поев?

— В усадьбу к лорду Мирудскому. Тот выправит для тебя документы.

— Это мой настоящий отец?

— Нет, Гавар Мирудский твой родной дядя, но он о том не догадывается. Пусть думает, что облагодетельствовал дочь кузнеца, возжелавшую учиться в школе для благородных. Я