Подработка на том свете - Татьяна Геннадьевна Абалова

– Что подметила? – я сделала невинные глаза.

– Что Фер не Радис, если станешь ему дорога, не отпустит.

Я оживилась.

– А было такое, что Радис кого–то отпустил?

– Да, Фер приказал, и младший брат подчинился. Хотя потом до–о–о–олго на него волком смотрел. Несколько веков.

– Ого!

– Вот тебе и ого. Радис тогда Феру сказал, что придет время, и он припомнит ему, как тяжело отпускать любимую. Прав Дисе, схватятся они, если ты допустишь, чтобы Фер в тебя влюбился. Не зря я тебе Ви подсовывала. С ним попроще было бы.

– И как я смогу это спор остановить?

– Как–как? Добровольно уйти из дома.

– Ага. Вариант «так не доставайся же ты никому». А та любимая Радиса отказалась уходить?

– Кто же от любви ангела откажется? Радис ее отпустил, а она все равно вернулась. Настырная.

– И что потом?

– Фер ее соблазнил и брату показал, что ее любовь ничего не стоит. Кто поманил, к тому и переметнулась. Жить долго хотела на всем готовом. И Радиса против брата настраивала, желая власть над домом в свои руки получить.

– А ты откуда все это знаешь? Обитаешь тут от силы век, а говоришь о делах, которые произошли задолго до тебя.

– Дом рассказал. Он все помнит.

– Дом меня к Феру толкает. А Дисе к Радису, – пожаловалась я.

– А я вот к Ви попыталась. Жаль, что не вышло. Сердцем, Шапочка, выбирай.

– А можно я не буду выбирать?

– Со всеми троими спать хочешь? – у Маши глаза полезли на лоб. Мы уже стояли на крыльце дома и вывеска «Последний приют» хорошо освещала повариху.

– Зачем? Как ты советовала, добровольно уйду. Срок подработки скоро кончится. Я здесь только до первого сентября. Мне в университет надо, иначе вышибут за прогулы.

– Вот и запомни это, девонька, – повариха назидательно постучала мне костяшками пальцев по лбу. – И чтобы никаких разговоров «А вдруг я в Фера влюблюсь».

Я только вздохнула.

В холле оказалось прибрано. Мы прошли с Машей на кухню, но и там не осталось следов побоища. Лишь в углу подсобки были свалены в кучу покалеченная мебель (и как умудрились надвое расколоть скамью?), посуда и черепки от горшков. Пионы кто–то заботливый вовсе убрал, чтобы лишний раз не напоминали о предмете безобразной схватки.

– Ты иди к себе, устала небось, – Мария отправилась с инспекцией к ящику с кастрюлями. Выбрала самую большую, протерла ее полотенцем. – Я тесто поставлю. Утром пирогов напеку. Душа просит.

Я отправилась на свой этаж.

На лестнице меня поджидал Фер. Притянул к себе, поцеловал.

Убрав растрепавшиеся пряди с моего лица, ласково провел пальцами по щеке. И все без слов. Я смотрела на демона во все глаза.

– Поздно уже, пора в кровать, - произнесла, наконец.

– В мою или твою? – легкая улыбка скривила его губы. Красивые губы, манящие. Но я помнила разговор с Машей. Зачем становиться причиной ссоры братьев? Да и ведут они себя эгоистично. Сначала меня добьется Фер, потом, в отместку брату, заморочит голову Радис. Он только и ждет. А обо мне и моих чувствах в этом первенстве никто не вспомнит. Как не подумали о той, которую осудили и выперли из дома. Спасибо поварихе, открыла глаза.

– Я к себе. Одна.

Выбралась из кольца рук и пошла дальше. Фер не стал догонять. Я чувствовала его взгляд спиной.

На третьем этаже потопталась у комнаты Ви, но не решилась постучаться. Поздно уже. И на самом деле устала.

Войдя в свой номер, я разделась и долго стояла под душем. В голове крутились мысли о рыжем байкере. Как можно так убиваться по женщине, которой давно нет? Или чувство вины не дает ему покоя? А может, за его странным поведением прячется нечто иное? Какая–то тайна?

Глава 13

Я легла в постель и в блаженстве вытянула ноги. Слишком долгий день, слишком много событий. Если думать обо всем, что произошло, а особенно о Фере, то до утра не уснуть. Чтобы настроиться на сон, потянулась к тумбочке, достала мамину фотографию.

– Спокойной ночи, мамочка, – поцеловала ее почти выцветшее изображение и, поставив на тумбочку под ночник, сложила ладошки под щекой. Закрыла глаза, представив, как мама отвечает: «И тебе спокойной ночи, милая!».

Всегда помогало. Помогло и сегодня.

Мне снилась мама. Но теперь она улыбалась мне не на маковом поле, а в саду среди пионов. Таких же нежно розовых, из каких был сплетен венок. Я пробиралась к ней, ломая цветы. Пионы не хрупкие маки, растут большими кустами, и мне приходилось тяжело.

– Я люблю тебя, дочка, – произнесла одними губами мама, но я поняла ее.

– Подожди, не уходи! – крикнула я, боясь, что она исчезнет. – Мне многое нужно у тебя спросить! Почему ты оставила меня? В прошлый раз ты гуляла среди маков, но мак означает сон, порой вечный сон. Значит, ты умерла? Ты в Раю? Скажи только да или нет!

Мама грустно улыбалась. На ее глазах появились слезы. А чертовы пионы не пускали к ней, и казалось, что расстояние между нами не сокращается, а увеличивается. Я задыхалась от бессилия и густого аромата цветов.

Проснулась на мокрой подушке. Выходит, плакала. Маминой фотографии на тумбочке не было. Я соскочила с кровати, со сна не понимая, куда делась карточка, но вскоре нашла ее под тумбой. В темном углу, похожем на грот.

– Мне срочно нужно в грот! – произнесла я и быстро принялась одеваться. Я знала, что мой сон навеян вчерашними разговорами с Марией, но я должна была убедиться, что скульптура любимой женщины Ви не похожа на маму.

– Ты куда? – Маша похоже ждала меня. Она соскочила с дивана и кинулась наперерез. Я еще не ответила, но она уже знала. – Не ходи туда, не надо. Я дура–дура, прости меня. Наговорила лишнего!

Повариха вдруг рухнула на колени. Уткнувшись в подол моего платья, заплакала.

– Скажи, как звали любимую Ви, – попросила я, подняв глаза к потолку. В моих глазах плескались озера слез, и если бы я опустила голову, то утопила бы в них Машу.

Повариха, отказываясь, помотала головой.

– Я уже заметила, что никто из вас не называл ее