Венец безбрачия - Полина Ром

была состояться моя свадьба, так как отец подписал брачный контракт со своим старым другом чуть ли не в год моего рождения. Начали готовиться к свадьбе, но жених за две недели до события упал с лошади и сломал себе шею.

- А теперь-то траур к концу подходит, и матушка ваша уже подписала бумаги новые… Так что как только здоровье ваше поправится, госпожа Софи, так и пойдёте вы под венец с баронетом Эттингеном. Он мужчина видный, да и не бедный совсем. И все-то у вас сложится хорошо! И останется только молить Оспода нашего, чтобы он вам скорее деточек послал...

Рассказы о самой себе я слушала, пока Матильда не принялась зевать до слез и только потом отпустила её спать. Спала она рядом со мной, на выкатной кровати, потому казалось, что встаёт прямо с пола. Служанка чуть похрапывала, а я пыталась уложить в голове полученные от неё сведения и даже не заметила, как уснула сама.

А рано утром меня разбудил высокий девичий голос:

- Софи! Тебе уже лучше! Как я рада, дорогая моя сестричка!

Глава 3

На приветствие Альды я слегка улыбнулась и указала рукой на горло, жестом объясняя, что пока не могу говорить.

- Ах, моя бедная девочка! Клянусь, если бы я могла – я взяла бы твою болезнь на себя! – девица прижала руку к пышной груди, с состраданием глядя на меня подсказала: - Говорить ты не можешь, но ведь кивать-то в состоянии?

Я согласно кивнула и она, удобно устроившись в ногах на моей постели, начала задавать вопросы:

- Хочешь, я попрошу муттер испечь для тебя медовый пирог с орехами? Не хочешь? А почему? Ах, я такая бестолковая, и сразу же все забыла! – Она засмеялась показывая белые зубы, не забывая ласково поглаживать меня по руке.

Сидела сестра у меня минут двадцать, не меньше, и когда она выскользнула из комнаты – рубашка у меня на спине совсем промокла от пота. Девица меня напрягала. Она не просто рассказывала не слишком понятные мне домашние новости, но без конца пыталась вовлечь меня в беседу, делая вид, что забывает о моем больном горле. На самом деле и горло у меня почти не болело, да и кашель перестал быть таким уж пугающе гулким. Я выздоравливала, просто пока ещё не чувствовала себя готовой жить эту новую жизнь и вписываться в семью с незнакомыми людьми.

Альда рассказывала, что на завтрак подали подгоревшую кашу, потому что «…тетка Гизелда погналась за папочкиным Берком, а в это время каша-то и пригорела! Я муттер уже говорила, что на конюшню старую дрянь нужно отправить! Получила бы десяток плетей – лучше бы готовить начала...». От такой новости я слегка впала в ступор, пока следующими предложениями она случайно не пояснила, что Берк – это любимый охотничий пёс моего покойного отца. Мне сильно не понравилось, что из-за такой мелочи сестра была готова отправить женщину на порку. Да и сама идея наказания прислуги кнутом показалась мне достаточно дикой.

Впрочем, по отсутствию электрического освещения и присутствию под моей кроватью ночной вазы, то бишь – обычного горшка, я уже догадывалась, что мир этот технологически сильно уступает моему настоящему. Более того, как я не напрягала память, но в местном языке не существовало таких слов как: телефон, автомобиль или, например, поезд. Мне все здесь было чуждо и не очень понятно, но я понимала, что единственный способ выжить – полная мимикрия под новые условия. А жить мне хотелось! Пусть и было страшновато, но даже такое существование лучше скучного вечного сна.

Во время нашей не такой уж и длинной беседы Альда без конца выражала мне сочувствие, гладила руку и спрашивала, чем она может меня порадовать, но то ли из-за болезни и предвзятости, то ли по другим причинам ничего, кроме настороженности, местная «сестра» у меня не вызывала. Чудилось мне в ней что-то весьма эгоистичное и недоброе.

Вот с моей служанкой, Матильдой, мне было значительно проще. Женщина оказалась простовата и явно плохо образована, но не шло от неё ощущения второго дна и дурных помыслов. Она искренне любила Софи и была предана девушке. Наверно поэтому я уговорила служанку не сообщать матери и сестре о моих проблемах с памятью. Матильда немного смущалась, что придётся утаить такую важную информацию от хозяйки, но потом со вздохом ответила:

- А может и правы вы, госпожа Софи. Бог его знает, как оно лучше-то будет… Маменька-то ваша всенепременно со старшей дочерью поговорит, а уж та не примет по соседям разнести весть неприятную. Может быть и не стоит ничего говорить…

На том мы и порешили. Когда через день я первый раз увидела Альду, то поняла, почему так легко смогла уговорить Матильду.

Визита матери, или, как её называла Альда – муттер, я ожидала с большим опасением. Все же это будет взрослая пожившая женщина, которая родила Софи и присутствовала в её жизни каждый день. Как бы эта самая муттер не заподозрила, что с дочерью что-то не так. Однако визит матери прошёл на удивление легко. Она заглянула в комнату Софи, теперь уже – в мою комнату, незадолго до обеда и, несколько рассеянно выслушав от Матильды последние новости о моем состоянии, склонилась над постелью, ласково поцеловала меня в лоб. Затем, со словами: «Выздоравливай скорее, дорогая моя девочка!» муттер выплыла из комнаты.

Ещё несколько дней прошли точно так же. Я была уже полностью здорова, но пока не рисковала вставать даже днём. Пусть думают, что болезнь затянулась. Матильда исправно притаскивала мне из кухни горячие травяные взвары, бульон и белые сухарики, а все остальное время сидела возле моей постели, вязала и неторопливо рассказывала мне истории семьи фон Вельфорд.

В этих историях не было какой-то чёткой системы, да и рассказывались они вперемешку с эпизодами из жизни самой Матильды. Я как бы смотрела на свою новую семью глазами служанки и из этих самых рассказов многое мне становилось понятно, пусть и не сразу.

Например, очень интересным и совершенно различным оказалось финансовое положение всех трёх женщин: матери, старшей сестры, и моё.

Когда госпожа Лиззи фон Бронхарт выходила замуж за бездетного барона вдовца, её финансовое положение было без малого - плачевным. Впрочем, при рождении дочери барон фон Вельфорд прописал в завещании