Шеррилин Кеньон - Пламя и Лед

И ей это нравилось.

Адрон никогда не пробовал ничего вкуснее ее губ. Он почувствовал ее неуверенность, когда она нерешительно коснулась его языка своим. И его тело откликнулось давно забытой пульсацией, требуя большего.

О, Боже, это — рай, а он так долго жил в аду, что забыл, каков он на вкус и на ощупь.

— Простите, — сказал какой-то мужчина, остановившись рядом ними. — Вы не видели эту…

Адрон прервал поцелуй, только чтобы бросить убийственный взгляд на помешавшего.

— Убирайся или тебе не поздоровится.

В глазах мужчина мелькнул страх. Адрон привык к таким взглядам.

Без единого слова мужчина ретировался.

Адрон вернулся к ее губам.

Ливия застонала, когда поцелуй стал глубже.

Забыв про стражников и страх быть обнаруженной, она вздохнула от наслаждения. Незнакомые ощущения охватили ее, когда он прижался губами к ее шее, по ее телу пробежала дрожь. Его руки крепче сжались вокруг ее талии, груди Ливии набухли.

Что это за трепет глубоко внутри?

Эта невыносимое ноющее ощущение?

От его поцелуев у нее кружилась голова, Ливия хватала ртом воздух. Она безумно хотела его.

— Займись со мной любовью?

Адрон удивленно отпрянул. Если бы он был трезв, то отослал бы ее прочь, но в ней было что-то, что притягивало его так, как уже давно ничто к себе не тянуло.

Прошла вечность с тех пор, как он последний раз спал с женщиной. Годы горького, тянущего одиночества и боли.

И тут она предлагает ему себя.

Отошли ее.

Но он не стал этого делать. Вместо этого он поймал себя на том, что выходит из кабинки и ведет ее сквозь толпу.

Ливия не знала, куда они идут. Где-то глубоко внутри она была чертовски напугана. Она ведь ничего не знает об этом человеке.

Даже его имени.

Никогда в жизни она не делала ничего столь глупого. И все же инстинктивно она понимала, что он не сделает ей больно.

В прозрачно-голубых глазах застыла боль, а не жестокость.

Он приобнимал ее за плечи, защищая от толпы, и шел, тяжело опираясь на трость с золотым набалдашником.

Ей хотелось спросить, что случилось с его лицом и ногой, но она не осмелилась, опасаясь, что он передумает.

Он вывел ее из клуба и повел к машине.

Они сели и проехали ровно три уровня вниз к огромному многоквартирному зданию.

Ливия слегка расслабилась, когда они вошли в большое фойе. По крайней мере, ее не будут соблазнять в темном, грязном номере какого-нибудь задрипанного отеля.

Криста очень хорошо объяснила ей, чего ожидать. Вплоть до почти точного времени, которое мужчина сможет продержаться.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться мужества, Ливия прикинула, что где-то к полуночи уже будет у себя в номере. Ее начнут расспрашивать, и вскоре отец узнает, что произошло.

И тогда да поможет ей Бог.

Но решение принято, а если она что-то для себя решила, значит, так и будет. Она не откажется от своего плана.

В полном молчании они вошли в лифт и поднялись на верхний этаж.

Он проводил ее к квартире, которая оказалась почти такого же размера, что и ее королевские апартаменты. И, закрыв дверь, он тут же притянул ее к себе.

На этот раз поцелуй был жадным. Агрессивным. От него перехватывало дыхание. Мужчина прижал ее к стене.

От ощущения сильных рук, скользящих по ее телу, у Ливии кружилась голова.

Что ты делаешь?

Заткнись, сказала она себе, подавив страх и чувство вины.

Это — ее жизнь, и она возьмет все, что ей полагается.

С этой мыслью она начала расстегивать на нем рубашку.

Адрон резко втянул воздух, почувствовав ее ладонь на груди. Ее прикосновения обжигали. Он почти не помнил, когда последний раз кто-то, кроме врачей, медсестер и физиотерапевтов, прикасался к нему.

К ее чести, она не скривилась и не стала комментировать многочисленные шрамы, покрывавшие его тело. Казалось, она их даже не заметила.

Вот почему он не был с женщиной с той давней ночи.

Он не хотел никому объяснять, откуда на нем столько шрамов. Что-то рассказывать.

Смотреть в лицо любовнице в утреннем свете.

Может, поэтому он и выбрал сегодняшнюю незнакомку. Он ничего не должен ей объяснять. Вообще ничего ей не должен.

Он не хотел видеть жалость или отвращение на ее лице.

Но в светло-зеленых глазах не было ничего кроме любопытства и желания.

Ливия никогда не видела голую мужскую грудь, разве что в кино.

Словно зачарованная, она пробежалась пальцами по гладкой, смуглой коже, обтягивающей твердые, словно стальные, мускулы. Бархат и сталь. Этот контраст поражал.

— К тебе так приятно прикасаться, — выдохнула она.

Адрон отодвинулся и посмотрел на нее. В ее голосе слышались восхищенные нотки, в прикосновениях чувствовалась нерешительность. В этот момент его вдруг охватило дурное предчувствие.

Он, конечно, пьян, но не настолько.

— Ты — девственница.

Ее лицо стало ярко-пунцовым.

— Черт! — прорычал он, делая шаг назад.

Его плоть пульсировала, все тело горело. Только ему могло выпасть счастье наткнуться на единственную девственницу, которая когда-либо заходила в «Золотую Крону».

Схватив трость, он хромая подошел к бару и налил себе еще выпить, но от выпитого лучше не стало.

Внезапно она оказалась у него за спиной и прижалась к нему сзади, обвив тонкими руками его талию.

Он вздрогнул от прикосновения ее маленьких грудей к его спине. В этот момент он хотел ее еще сильней.

— Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью, — прошептала она ему на ухо.

— Ты с ума сошла? — Он обернулся к ней.

Она покачала головой.

— Мне нужно лишиться девственности. Я не хочу, чтобы меня лишили ее силой.

— Лишил кто?

Она опустила взгляд.

— Хорошо. Если ты меня не хочешь, пойду найду того, кто хочет.

Волна жгучей ревности накрыла его при мысли о другом в ее теле.

Какая тебе разница?

И все же по какой-то непонятной, идиотской причине, разница была.

Он схватил ее за руку, когда она попыталась отодвинуться.

— Как тебя зовут?

— Ливия.

— Ливия, — повторил он. Это имя очень шло девушке с ее безмятежными глазами цвета морской волны. — Зачем тебе отдаваться кому-то вроде меня?

Ливия замерла, увидев в льдистых глазах презрение… к самому себе? Он ненавидел себя. Это было очевидно, и ей хотелось узнать, за что.

— Потому что ты кажешься хорошим человеком.

Он горько рассмеялся, услышав ее ответ.

— Хорошим? Я не хороший. Во мне нет ничего хорошего.