Переиграть Афродиту (СИ) - Мария Самтенко

— Ну что за неделя идиотских визитов? — прошипел Аид, убедившись, что Олимпийские Владыки покинули его мир (к счастью, через ближайший к Олимпу проход, а вовсе не через Цербера) и выслушав неутешительные новости. — Да чем им тут всем намазано?! Не мир, а проходной двор!

Персефона закатила глаза; Макария хихикнула; Гермес задумчиво покачал обутой в крылатую сандалию ногой и предложил баррикадироваться.

В Подземный мир спускалась Деметра!

— Хотя, в принципе, это было ожидаемо, — без особых восторгов констатировал Владыка. — Я все же злодейски похитил ее возлюбленную дочь. Сорвал, так сказать, невинный цветок. Было бы странно, если бы она просто…

Персефона перевела на него тяжелый, мрачный взгляд классического «невинного цветка»:

— Ты абсолютно не представляешь, о чем говоришь, — резко сказала она. — Когда меня похитил Арес, она столетие делала вид, что ничего не случилось. Он меня бьет, насилует, запирает в темных покоях, а она такая «ну, он же муж». А потом «А, нет, еще не муж, что ли? Ладно, деточка, я поговорю с твоим отцом, чтобы он настоял на браке».

— Бедная мамуся, — распахнула глаза Макария. — Ну, как можно быть таким уродом?! И что, за тебя никто не вступился?

Гермес отвел глаза — царевна смотрела с искренним возмущением и недоумением. Кажется, она не совсем понимала, что значит быть Владыкой, царем, когда твое слово — закон, когда никто не смеет и подумать о бунте… по крайней мере, не из-за женщины. Психопомп в то время не так уж и часто появлялся в Подземном мире — у него случилась очередная интрижка на Олимпе — но он знал, что везде, и на земле, и под землей, и над ней, как-то не принято упрекать мужчину в том, что он как-то не так обращается со своей женой. И если Подземный мир был способен бунтовать против Ареса, то точно не из-за Персефоны.

Женщина, женщина, женщина… что значит ее слово, ее жалоба против мужчины? Так рассуждали олимпийские боги (кроме вечных девственниц Афины и Артемиды, но их совсем по-другому клинило). Да Гермес и сам пересмотрел эту концепцию только из-за Гекаты — уж очень та не вписывалась в типичный олимпийский контингент. Трехтелая точно не ожидала защиты или поддержки — она была той женщиной, от которой следовало бежать без оглядки. Самой прекрасной, мудрой и достойной — и одновременно опасной, как медленный яд в дорогом флаконе.

К тому же в последние пол столетия она практически в одиночку воспитывала Макарию — и теперь та пристально смотрела на мать.

Взгляд Персефоны чуть-чуть смягчился, она улыбнулась:

— Ну, первый раз за меня вступился твой любимый дядя Аид, он стукнул Ареса амфорой.

Владыка кивнул — он смотрел слишком строго и серьезно, что не предвещало ничего хорошего — и Макария требовательно подергала его за рукав надетой под плащ варварской куртки.

— Мне кажется, ты обошелся с этим уродом излишне мягко, — прошипела она.

Царевна открыла ротик для каких-то явно кровожадных предложений (ни Персефона, ни сам Аид не стали ее одергивать, а Гермес уж тем более не рискнул), но тут до них донесся вой Цербера, и оригинальные идеи Макарии так и остались невысказанными.

— Если мы пойдем все вместе, — задумчиво начала Персефона, — мама сразу увидит Аида и ее тут же переклинит.

— Однозначно, — согласился Владыка. — Она меня ненавидит.

— Поэтому маму встретим мы с Макарией. Попробуем убедить ее в том, что у меня все в порядке. Может, получится ее немного смягчить.

Психопомп скептически фыркнул — он тоже имел представление о том, что такое Деметра; Аид проворчал, что разделяться это не самая хорошая идея, да и вообще, его не очень прельщает идея отсиживаться за спинами женщин, но в целом тоже был «за».

— А ты лети за Гекатой, — сказала Гермесу царица. — Подозреваю, что скоро мне понадобится самогон.

Глава 16. Деметра

Подземный мир наводил на Деметру тоску.

Ей никогда не нравились эти мрачные подземные пейзажи, бесконечные асфоделевые поля, тополя и плакучие ивы на берегах Коцита. И гранаты. Гранат, как символ Владыки Аида, раздражал ее особенно сильно, и в виде плода, и в виде дерева. Пускай и когда-то она сама вырастила этот плод, но сейчас — раздражал. Раздражал с тех самых пор, как Аид упомянул, что зерна граната похожи на слезы. Смешно, да и только. Неужели Аид Безжалостный, это подземное чудовище, добровольно избравшее мир вечной смерти, мог иметь какое-то представление о слезах?

Сейчас, конечно, Подземный мир тонул в зелени. Захлебывался в цветах, растениях и животных, живых и мертвых, задыхался прекрасным ароматом, совершенно несвойственным для этого места. Деметра могла бы помочь ему, если бы захотела, только проблема в том, что у нее совершенно не было для этого времени. Перво-наперво следовало вырвать из мерзких лап подземного паука ее несчастную дочь! Для этого Деметра и спустилась в этот мрачный мир, для этого взяла в свою свиту двух героев — Тесея и Пейрифоя. Да что тут говорить! Она отказалась от участия в великой Концепции, которую до того активно поддерживала, и собиралась поставить под угрозу всю ее дальнейшую реализацию — лишь бы ее доченька была счастлива!

Когда она миновала кошмарного Цербера (при виде богини со свитой тот забился в какую-то щель и завыл на весь Подземный мир), ее уже встретили дочь и внучка. Тогда, глядя на бледное, но решительное лицо Персефоны, Деметра с ужасом подумала, что могла опоздать. Напрасно она потратила драгоценное время, пытаясь заполучить поддержку сторонниц Концепции. Могла ведь догадаться, что эти самовлюбленные дуры не рискнут выступить против Аида в открытую. А мерзкий подземный паук не терял время даром — кажется, он окончательно сломил и подчинил себе ее нежную девочку. Поработил ее настолько, что она уже и подумать не могла о сопротивлении, и говорила лишь о том, что он, Аид, вовсе не такой плохой. О том, что ей хорошо с ним. Только с ним.

— Не понимаю, почему ты считаешь Аида монстром, — сказала она, когда Деметра попросила Макарию удалиться поболтать с нимфами, а Персефону — прогуляться где-нибудь поближе к поверхности. — Он не такой.

Она еще много говорила про него. Рассказывала, что он единственный, кто не побояться схватиться из-за нее с Аресом. Что он сделал для нее, Персефоны, больше, чем кто-либо. И что она откровенно не понимает, почему должна так бояться, ненавидеть и презирать того, кто не побоялся оказаться в ненасытном чреве Ареса, чтобы спасти ее дочь.

— Он — сама смерть, — веско