Рэйчел Кейн - Танец мертвых девушек

— Ты не в том доме, где только что была, моя дорогая. Понимаешь?

— Телепортация. Но это невозможно! — воскликнула Клер.

— И тем не менее ты здесь.

— Это научная фантастика!

Амелия грациозно махнула рукой.

— Литературные условности нынешних дней недоступны моему пониманию. Одна невозможная вещь, скажем, вампиры — еще допустима, а две невозможные вещи — уже научная фантастика? Ах, ну ладно, неважно. Я не могу объяснить, как это работает; это задача для философов и техников, а я ни то, ни другое. На протяжении вот уже многих лет. — Ее льдистые глаза самую малость потеплели. — Положи рюкзак. Мне приходилось видеть жестянщиков, таскающих меньшие тяжести.

«Какие еще жестянщики?» — удивилась Клер, но не стала спрашивать, не желая выглядеть тупицей.

— Спасибо, мэм.

Она осторожно положила рюкзак на пол и села в одно из двух кресел, стоящих перед столом.

— Какая вежливость! И это во времена, когда хорошие манеры преданы забвению... Ты понимаешь, что такое хорошие манеры, Клер? Поведение, позволяющее людям жить рядом, не убивая друг друга.

— Да, мэм.

Воцарилось молчание. Где-то за спиной Клер большие часы отсчитывали минуты. Капля пота заскользила по шее и упала на черный топик. Амелия пристально смотрела на нее, не двигаясь и даже не мигая. Странно. Неправильно. Люди так себя не ведут.

Но, с другой стороны, Амелия ведь и не человек. Фактически среди всех вампиров она меньше всего походила на человека.

— Сэм спрашивал о вас, — выпалила Клер, просто потому, что воспоминание об этом внезапно всплыло в голове и ужасно хотелось, чтобы Амелия перестала так пристально разглядывать ее.

Сработало. Королева вампов мигнула, сменила позу и наклонилась вперед, опершись подбородком в виде сердечка о сложенные руки, а локтями о ручки кресла.

— Сэм, — медленно повторила она, и ее взгляд сместился вправо, зафиксировавшись на чем-то. «Пытается вспомнить», — подумала Клер; она замечала это движение глаз у людей — и у вампиров, по-видимому, — когда они напрягают память.

— Ах да, Сэмюель. — Ее взгляд с пугающей скоростью снова обратился на Клер. — И как это получилось, что ты разговаривала с моим дорогим юным Сэмюелем?

— Он сам захотел поговорить со мной.

— Поговорить о...

— Он спрашивал о вас. По-моему, он... очень одинок.

Амелия улыбнулась; ей не было нужды пытаться произвести на Клер впечатление своими вампирскими чертами, поэтому ее белые зубы выглядели в высшей степени нормально.

— Конечно, одинок. Сэмюель — самый младший. Никто из старших не доверяет ему, никого моложе просто не существует. У него нет связей в вампирском сообществе, кроме меня, а в отсутствие связей остается лишь человеческий мир. Ты не встречала более одинокого создания, Клер.

— Вы так говорите, будто хотите, чтобы... все так и оставалось. Его одиночество, я имею в виду.

— Да, — спокойно ответила Амелия. — На то у меня есть свои причины. Кроме всего прочего, это интересный эксперимент — посмотреть, как поведет себя столь одинокое создание. Сэм меня заинтриговал: большинство вампиров просто стали бы жестокими и бесшабашными, но он продолжает искать утешения. Дружбы. Он не похож на других, мне кажется.

— Вы экспериментируете с ним! — воскликнула Клер.

Платиновые брови Амелии медленно вскинулись, образовав над холодными глазами безупречные дуги. Она явно забавлялась.

— Умные мысли приходят тебе в голову, но учти: от крысы, понявшей, что она бегает по лабиринту, больше нет проку. Поэтому ты будешь держать свое мнение при себе и обходить моего дорогого, милого Сэмюеля стороной. К делу. Зачем ты сегодня пришла ко мне?

— Зачем я пришла? — Клер нервно откашлялась. — Видимо, это какая-то ошибка. Понимаете, я искала туалет.

Несколько мгновений Амелия пристально разглядывала ее, а потом откинула голову и рассмеялась — насыщенным, живым смехом, исполненным неожиданной радости. И когда он смолк, следы его какое-то время сохранялись на лице и в глазах, придавая ей почти человеческий вид.

— Туалет. — Она покачала головой. — Дитя, я слышала много разных объяснений, но это забавнее всего. Если тебе нужен туалет, пожалуйста, вон в ту дверь. Там есть все, что требуется. — Ее улыбка угасла. — Но я думаю, ты пришла сюда, чтобы задать мне вопрос.

— Я вообще шла не сюда! Я искала «Историческое общество» Морганвилля.

— Я и есть «Историческое общество» Морганвилля. Что ты хочешь узнать?

Клер любила книги. Книги не спорят, не рассиживаются в причудливых тронных креслах, не выглядят по-королевски — впечатляюще и пугающе, — не имеют клыков и телохранителей. Книги — это прекрасно.

— Я... просто хотела поискать что-нибудь о...

— Просто скажи мне, девочка. — Амелия явно начинала терять терпение. — И не тяни. У меня много дел.

Клер нервно откашлялась.

— Я хотела разузнать что-нибудь о Джейсоне, брате Евы. О Джейсоне Россере.

— Понятно. — Амелия вроде бы не сделала ничего, даже пальцем не шевельнула, однако боковая дверь открылась и оттуда выглянул ее симпатичный, хотя и смертельно бледный помощник. — Дело семьи Россер, — распорядилась она; он кивнул и исчез. — Ты лишь понапрасну потратила бы время. В здании «Исторического общества» нет персональных файлов. Там все исключительно напоказ и информация в лучшем случае неточная.

Если тебя интересует подлинная история, малышка, иди к тому, кто жил в те времена.

— Но это просто точка зрения, не факты.

— Точку зрения и создают все факты, вместе взятые. Ах, спасибо, Генри. — Амелия приняла папку у помощника, который мгновенно исчез без единого слова, полистала ее, изучая содержимое, и протянула Клер. — Обычная семья. Любопытно, что она породила и Еву, и ее брата.

Вся их жизнь была запечатлена в сухих строчках на бумаге. Даты рождения, детальные школьные отчеты, рукописные рапорты вампира Брендона, предоставившего им защиту, но даже эти последние выглядели сухо.

А потом повествование оживилось, поскольку где-то между шестнадцатью и восемнадцатью годами Ева изменилась. Очень резко. На школьной фотографии в пятнадцать это хорошенькая, хрупкая на вид девушка, одетая так, как могла бы одеться и Клер.

На фотографии в шестнадцать это уже чистая готика. Темные от природы волосы стали глянцевито-черными, лицо выбелено, глаза подведены, создавая совершенно иной облик. К семнадцати появился пирсинг — в частности, на языке, который Ева показывала в камеру.

К восемнадцати она выглядела грустной и вызывающей, а больше фотографий почти и не было, за исключением немногих, похоже, сделанных с камер наблюдения в кафе «Встреча», где она наливала эспрессо и болтала с клиентами. Вот Ева с Оливером.