Вишенка на десерт (СИ) - Лис Алеся

Мягкий смех звучит как бархат. И кровь снова начинает приливать к щекам.

— Уилл не рассказывал, что имеет такую обворожительную сестру... он вообще о сестрах не очень любил рассказывать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пожимаю плечами и вдруг порывисто оборачиваюсь. Где же Уилл, если этот Вефандинг разговаривает со мной?

— Не беспокойтесь, — словно читает мои мысли. ― Уилл в подсобке ищет корень стратолиста и настойку календулы. Жеребенок поранил ногу. Гуверт просил.

Складываю руки за спиной, смотрю придирчиво на ученого. Он, конечно, прекрасен, как олимпийский бог, однако я старшая сестра, и нечего голову терять от хорошенькой мордашки.

― А что вы собственно затеваете? Почему работаете с ребенком? ― строго смотрю. — Неужели у такого уважаемого ученого нет более интересных и важных занятий?

На мгновение в глазах сэра Бентлея Вефандинга появляется нечто похожее на острое любопытство, не имеющее ничего общего с любопытством к миловидной женщине. Но этот мгновенный отблеск быстро исчезает. И милая улыбка снова появляется на лице.

― Уилл особый ребенок. Наш будущий студент. Свою научную работу он начал, признаюсь, раньше, чем остальные ученики. Однако он действительно гениален. С уникальным даром. Два замечательных показателя сошлись в одном человеке. Это невероятно. Я был бы плохим учителем, если бы не начал огранку этого алмаза. Ребенок стремится к знаниям — я могу их дать.

Смотрит пристально на меня. Но я продолжаю хмуриться. Даже сердце не вздрагивает. Это здесь общество наивное. А я с Земли и хочу быть уверенной, что Уиллу безопасно общаться с взрослым мужчиной. Внезапные сплетни об измене и смерти лорда Роуза, а также другие подозрительные детали заставляют сомневаться в том, что свадьба с Джеффри самая большая моя проблема.

А сэр Бентлей тем временем продолжает. Его пыл крепнет, и истинная душа ученого становится еще более заметной. Только фанатично влюбленный в науку может говорить с подобным энтузиазмом.

— Уильям способен совершить прорыв не только в сфере коневодства. Способен изменить буквально все животноводство. Правда, пока он этого не понимает. Да и не известно, дадут ли эти разработки результат. Но начало положено. И уверен, что результаты экспериментов точно помогут кому-то в будущем повлиять на природу вещей.

Не знаю, сколько бы длилась эта весьма интересная лекция, однако пылкую речь прерывает Уилл. Он появляется из боковых узких дверей, едва неся пузырьки с настойками. Банки, размером с литровые, из темного толстого стекла опасно шатаются.

Шагаю к нему, но ребенок предостерегающе рычит:

― Я сам! Сам справлюсь! — поворачивается к входной двери.

— Будь здоров, Уильям, — бросает Вефандинг. — Напишешь о результатах. Жду с нетерпением.

Брат кивает и приоткрывает ногой дверь. Я шагаю за ним, поспешно прощаясь.

― Передавайте привет леди Роуз. Было приятно, хоть и неожиданно познакомиться с вами, леди Вивьен, — достается мне на прощание.

— Взаимно, — ворчу и, наконец, выхожу из кабинета.

Видимо, обычно Уилла сопровождала маман. Интересно, а ей пришелся по душе преподаватель сына…

Но думать об этом не получается. Обратная дорога наполнена возбужденными возгласами Уилла, восторженными разговорами об экспериментах и ​​пересказах, как на них среагировал учитель. А еще рассказами о подопечных, их успехах на скачках и рекордах на тренировках. Найдя внимательного слушателя, единственного из всей семьи, ребенок отрывается на полную. Мне остается только кивать и улыбаться. Да изредка задавать уместные вопросы. Я и сама не понимаю, как постепенно в сердце зарождается нежность и теплота к этому совсем чужому и непостижимому мальчишке.

Глава 13

Маман кричит. Хватается за сердце. Демонстративно посылает Гортензию за нюхательной солью и периодически падает в обморок. А я с любовью расправляю подол того самого кремового платья с жемчужинами. Белый цвет бусинок отливает едва заметным розовым оттенком, таким нежным, как лепестки розы. Кажется, у нас он называется "пудровый". Я уже забыла, что можно настолько любоваться собой в зеркале. А не просто оценивать, насколько скрыты недостатки и подчеркнуты преимущества.

Светлая кожа лица кажется алебастровой, ореховые глаза — необычайно зелеными, а волосы сияют как жидкое пламя.

— В нем я буду на дне рождения его величества, — решаю и ловлю одобрительный взгляд мадам Жельбен. ― А теперь давайте изумрудное. Оно тоже невероятное. Мне очень нравится золотистая кайма на воротнике и рукавах.

Помощница модистки помогает снять "жемчужный шедевр".

— Ткань тоже золотистая, — подает платье. — Посмотрите! Здесь двунить. Под определенным углом виден золотистый отблеск.

― Невероятно, ― действительно уловлю легкий солнечный зайчик на струящейся ткани. Мадам Жельбен просто волшебница.

С удовольствием надеваю и это платье, уже предвкушая, как оно будет на мне выглядеть.

— Очень откровенно, — хмурится Селеста, пока Гортензия молча отпаивает маман какой-то настойкой.

Пожимаю плечами.

— Не более откровенно, чем твое декольте.

— Но талия… — гнет свою линию.

Перебиваю:

— Твоя талия, Селеста, несомненно, заслуживает корсета. А вот для моей он вреден, и совсем не украшает. На каждый тип фигуры, я считаю, должен быть свой фасон.

Она ничего не отвечает. Поджимает губы, отворачивается к окну. Они с Гортензией уже покрасовались в своих нарядах. Меня, как всегда, оставили на десерт. Но я этому только рада.

— Я умру из-за этого ребенка... — доносится с кресла. — Сойду с ума и умру. А это все твои волосы, Вивьен. Их бесстыдный цвет. Отца твоего наследство. Говорила я ему — надо с тобой построже. Да что ему... — машет рукой.

— Я честно пыталась, — задираю подбородок. — И слушалась вас безоговорочно. Толку с этого, как видите, мало. Едва не умерла. Теперь будет по моему!

Маман даже привстает, чтобы что-то ответить. Выпрямляется в кресле. Но внезапно поворачивается Селеста.

— Мадам Жельбен, — робко кусает губы. — Я тоже хочу платье такого же фасона.

Я в шоке замираю. Маман ошарашено открывает и закрывает рот.

И только капризный голос Гортензии звучит в тишине.

― И я, я тоже хочу! — будто не замечает, в каком мы все ступоре. В своей привычной манере требует то, что есть у сестры.

— Отлично, — журчит мамам Жельбен. Ее расчет удался. Но я недовольно хмурюсь. Все же план был в том, что я единственная надену на праздник в Торнтонхолле платья в стиле ампир.

Но модистка не подводит.

― Через две недели мне подвезут новые ткани. Сможем приступить к делу. Как раз к осеннему балу в королевской резиденции успеем.

Селеста довольно улыбается. Ее более чем устраивает подобный расклад. Обладая невероятным нюхом на новые тенденции и веяния в моде, все же решает проверить, как на меня среагирует общество.

— Селеста! ― наконец, и маман возвращает себе дар речи. — Что ты надумала? Вивьен терять нечего. Но ты... ты моя жемчужина, жемчужина этого сезона. Зачем тебе такой постыдный наряд?

— Матушка, поверьте. Мне кажется, что это будет иметь невероятный успех, — медленно подходит, приседает у кресла и заглядывает в лицо. — Я вам обещаю. А для Вивьен они действительно больше к лицу.

— Я не позволю позорить нашу семью! — губы леди Роуз гневно дрожат.

— Разрешаете или нет, — вступаю и я в разговор. ― А других платьев нет!

— Но сквозь него... сквозь него видны ноги!

Натягиваю ткань и придирчиво рассматриваю себя в зеркале. Ноги не видно. Да и как, если под тонкой юбкой еще два накрахмаленных подюбника.

— Не видно ноги, — качаю головой.

― Видно! — рычит от злости. — Я ясно вижу очертания бедер. Срамные очертания!

― А на срамные очертания груди вам безразлично. Вон у Гортензии почти все из корсета вываливается! ― сама уже начинаю закипать. Вот что за общество! Что за странные убеждения! Обнаженная грудь — прилично, а изгибы бедер — нет.