Под тенью маски (СИ) - Алёна Андреева

— Морика бланка! — "Очень жарко" произносит он на языке парийских островитян, тем самым называя кодовое слово.

Мне не остается ничего другого, как ответить:

— Плесто манито, — " давайте выпьем", все на том же парийском.

— Здесь небезопасно, прошу вас, нам нужно уйти. Я еле вас дождался, нельзя медлить ни секунды! — его тихий рокочущий бас заставляет кожу покрыться мурашками. Я снова всматриваюсь в его лицо, но готова поклясться, что его образ постоянно уплывает из головы.

"Кристалл с заменой ауры!" — промелькивает мысль, но мужчина снова берет ситуацию в свои руки и, предлагая согнутую в локте руку, выводит меня с площадки, где остаются его недопитый кофе и ранние посетители.

Мы спускаемся на один лестничный пролет ниже по набережной, сворачиваем на узкую, вымощенную брусчаткой тропку. Проходим несколько поворотов по ней и снова поднимаемся по лестнице вверх, минуя заросли пышного кустарника. Здесь начинаются городские хозяйственные постройки. Мне совсем не нравится это место, но йор уверенно тянет меня вперед.

— Постойте, — слегка запыхавшись, прошу я, — куда мы спешим? Мы бы могли обсудить все здесь, в этом безлюдном месте!

Но йор в сером костюме отрицательно дергает головой, отмахиваясь от моего предложения, словно от назойливой мухи.

— За мной утром была слежка. Как и в кафе, вы же видели. Я пытаюсь оторваться и дать нам форму хоть в несколько минут.

Он неожиданно останавливается в узком затененном проходе между двумя огромными зданиями. Возможно, это какие-то склады или что-то подобное. Не лучшее место для встречи. Но мужчина вытаскивает из-за пазухи тонкий кожаный сверток и сует мне в руки со словами:

— Постарайтесь как можно быстрее от этого избавиться, милая цори!

Я, успеваю лишь прикоснуться к мягкой поверхности миниатюрного тубуса, как справа от меня проносится огромная черная тень. Мгновенно реагирую и пытаюсь отклониться, но на долю секунды не успеваю — перед глазами мелькает острие клинка, обжигая щеку. Одновременно йор в сером костюме с силой отталкивает меня, и мое тело впечатывается в стену. Затолкав кожаный сверток в рукав, нащупываю в кармане широких штанин огнестрел, одновременно чувствуя, как по лицу течет кровь. Вижу бой между черной тенью и моим сопровождающим, утираю с лица соленую липкую влагу, прицеливаюсь в черное, маячащее перед глазами и постепенно расползающееся пятно, выстреливаю. Не уверенная, что вообще попала в цель, я поворачиваюсь и бегу в обратную сторону, но уже через несколько секунд меня окружают несколько легионеров Франдерии.

Они не церемонятся. Жесткий захват, удар в живот. А затем меня швыряют лицом к земле, завершая нападение тяжелым ударом в спину. Дикая боль выбивает из легких воздух. Порез на лице кровоточит, и (о, мое везение в этот день!) именно израненной щекой я натыкаюсь на острый камень. Он вонзается именно в рану, ни сантиметром дальше. Слезы ручьем застилают глаза — удары ногами покрывают мое тело убедительно точно: я оказалась не в том месте и не в то время.

Через несколько минут, когда я, скрючившись от боли и сплевывая кровь, лежала на земле, и наконец-то поняла, что меня подставили, то конечно, попрощалась с жизнью. Шпионов Франдерия наказывала всегда жестоко. Особенно тех, кого позволяли убрать. Когда избивавшие меня отступили, я услышала размеренные шаги. Цокая набойками на сапогах, ко мне подошел их главный, не иначе. Это я поняла по воцарившемуся молчанию. Шесть пар ног отступили от меня на несколько шагов назад. Легионер в современных, пуленепробиваемых доспехах, со скрытым черной тканевой маской лицом, приподнял носком сапога мой подбородок, смачно плюнул в глаза, а затем прижал шее металлический ошейник. Когда щелкнул замок и восемь острых шипов врезались в мое горло, я захрипела и из последних сил засучила ногами, но цепь, надежно приваренная к обручу, теперь была моим повелителем.

Воин, стоявший возле меня, отдал приказ подогнать повозку как можно ближе, намотал и без того короткую цепь на кулак, приподняв мое тело над землей, и поволок меня в сторону дороги. В этот момент от нахлынувшей лавины из боли и отчаяния я потеряла сознание…

19 В крепости Торкер

Я плакала, скулила, боясь пошевелиться, лежала на голых досках в тележке для вывоза мусора и чувствовала, как на каждой кочке кости в местах переломов смещаются все больше и больше. Меня везли на окраину города, в знаменитую темницу — крепость Торкер, откуда живым еще никто не выходил. Конечно, в душе еще теплилась надежда, что за время нашего следования кто-то неожиданно придет на помощь и спасет меня, но все ожидания оказались лишь глупыми девичьими мечтами. Все, на что я могла надеяться, это то, что Всевышний пошлет мне быструю смерть.

Еще через час мое тело сгрузили и, дергая за цепь ошейника, заставили ползти в сторону огромного черного каменного здания. Стараясь не думать о том, что мелкая галька до крови сдирает кожу на ладонях, я ползла. Опиралась на неповрежденную руку, отталкивалась ногами, но ползла, понимая, что если начнут тянуть за цепь, ошейник снова вопьётся в шею острыми металлическими шипами.

А потом меня ждал мой персональный ад. С пытками допросами и голодом. Мне приписывали какие-то несуществующие преступления против страны, короля и человечества в целом. Пытали и снова пытали. И на краю едва удерживающегося сознания в память уверенно врезалась мысль о том, что ни разу мне не дали подписать ни одного документа, а значит меня действительно подставили. И целью было не просто сдать властям, а изувечить или свести с ума. Почему не убили сразу? Видимо, ожидали приказа.

Наверное, прошел месяц. Или меньше, не знаю. Сложно сказать, потому что находясь на краю бездны непонятно, где день и где ночь. К тому же мне не у кого было спросить.

Но когда после всего этого я оказалась на отверженном полуострове, была уже яркая и насмешливая осень…

Я уже не ждала спасения, не желала жить. Переломы не срастались, раны покрылись нарывами. За мной перестали приходить в камеру, не меняли подстилку из соломы, через щель просовывали чашку с водой и замоченным в ней куском хлеба, который и хлебом то не был, а так — кусок спрессованных отрубей.

Я сдалась. Пила, но не ела. Вспоминала детство, проведенное в детском доме, строгую, но очень добрую в душе няньку цори Берген, которая была по сути нам вместо матери, своих друзей и то, как мы верили в свое светлое будущее после первого бала во дворце.

Кирон стал