Небесное чудовище - Яся Белая

кровоподтеки у меня быстро исчезают. Все благодаря Ей. Она не любит, чтобы моя шкурка – которая и Ее тоже – была драной.

Огонь уже потрескивает в очаге, становится уютнее и теплее. Немного играю с пламенем. С детства огонь льнет ко мне, как котенок: ластится, трется, едва ли не мурчит. И я улыбаюсь ему, как другу. Других друзей у меня все равно нет. Кто же станет дружить с чудовищем? Нет, по мне и не скажешь, что я чудовище – на вид хиловата, мала, от мальчишки-подростка не отличить. К тому же дядюшка Жу коротко обрезает мне волосы своим огромным ножом. И ношу я мужскую одежду – перешитые дядины обноски. Своего чего-то у меня давно нет. Да что там, у меня и имени-то толком нет. Дядюшка зовет меня Никчемная, люди в деревне – Ю. Как дождь. Потому что у меня глаза – будто лужи по весне с невнятной мутной жижей – наполнены такой же серо-коричневой мутью. У других глаза сравнивают со звездами или очами феникса, а мои – с лужами!

Ладно глаза! Волосы у меня тоже необычные: на каждые три черных волоска приходится один огненно-рыжий. И так – по всей голове, из-за чего кажется, будто через угольки прорываются тлеющие искры. Особенно беда на солнце – рыжие волоски так и полыхают. Вот тебе и голова, охваченная пламенем.

Была и еще одна особенность у меня: веснушки. Кожа девушки – ее гордость, а как можно гордиться тем, что тебя словно обрызгали глиной? Даже деревенские мальчишки из-за этого потешаются надо мной. Ни один из них не взял бы меня замуж, если бы я, конечно, собиралась…

Но пугают людей не мои волосы, глаза или веснушки, а то, что во мне. Нечто огромное, древнее, черное, как сама тьма. То, что лучше не будить и не дразнить. То, чему нет объяснения. То, что страшит даже меня саму.

Я много раз уговаривала дядюшку Жу порасспрашивать странствующих даосов, нередко забредавших в нашу хижину на ночлег, о том, что со мной и кто я. Все-таки они мудрые люди, ученые, столько книг прочли! Но дядюшка всегда только отмахивался, болтая с ними о чем угодно, кроме того, о чем я просила.

Сам же он еще более никчемный, чем я, – только и умеет пить. Но он – вся моя семья. Кто мои родители, где они, что с ними? Никому неведомо. Когда я спросила, как появилась на свет, дядюшка Жу ответил: «Тебя принес аист». И если другим детям – а я слышала в деревне, когда ходила менять хворост на рис, – так говорят, чтобы отмахнуться от лишних вопросов, то со мной все буквально. Меня действительно принес огромный аист и сбросил прямо на крышу прежней дядюшкиной хижины.

Дядюшка Жу утверждает, что то была не простая птица, а обернувшийся ею небожитель, и я ему верю. Приятно считать, что ты связана с Небесами – тогда не так пугает то, что ворочается внутри.

Мычу себе под нос мелодию, которую услышала на днях в бамбуковой роще, – тонкую, пронзительную, чарующую. Не знаю, что за музыкальный инструмент издавал те дивные звуки, но они наполняли душу светом и грустью. Хотелось улыбаться сквозь слезы.

У меня не выходит так, как у того, кто играл в роще, таланта совсем нет – в голове слышу, а воспроизвести не могу.

Но пусть хоть так.

Вычистив золой чугунок, ставлю на огонь и наливаю воду из толстой бамбуковой трубочки, что служит мне сосудом. Всегда ношу ее с собой, когда иду за хворостом. В лесу источники удивительно чистые, еда и чай на такой воде – изумительные. Оставшуюся жидкость выливаю в старенький закопченный котелок. Размещаю на очаге и другую емкость. Ну вот, скоро и нехитрый ужин поспеет. А пока сажусь на плетеную циновку в позу лотоса и начинаю сортировать хворост. Самые тонкие ветки в одну стопку, потолще – в другую. Хозяйки в деревне Бамбукового Ветра охотно меняют на хворост еду и соль, не гнушаются и у чудовища брать. Ну да, не свою же спину гнуть, шастая по лесу, а потом тащить домой огромные вязанки. Тут тебе уже готовенькое, аккуратно сложенное и связанное. Отчего бы не взять?

Я пою, дядюшка Жу храпит, потрескивает хворост в очаге, закипает вода. Покой и умиротворение. Невольно хмыкаю: надолго ли? Сколько таких вечеров я пережила за последнюю тысячу лет? Сколько хижин спалила? Сколько раз нам приходилось брести в зной и стужу невесть куда, лишь бы подальше от людей? Рядом с людьми мне долго нельзя – чудовище просыпается быстрее. А так, в отдалении, Ее удается сдерживать.

Странно: вот дядюшка Жу мое внутреннее чудовище никогда не провоцировал собой. Должно быть, он настолько грязен и пропитан алкоголем, что даже жуткая тварь брезгует им.

Открываю баночку с солью: ее, как и ожидалось, на дне. Соль в последнее время выменять становится все сложнее. Ее и у жителей деревни немного. Говорят, кто-то из высших чиновников присваивает соль себе, чтобы потом продать втридорога. Во всяком случае, так судачат на рынке, где я обычно стою со своими охапками хвороста и пучками душистых трав.

Травы делю между рисом и чаем. Одни – отличная приправа, другие дают вкус и цвет. У меня осталось даже немножко дикого меда. Сегодня прямо пир!

Перекусив и согревшись горячим чаем, позволяю себе ненадолго откинуться и посмотреть на зарождающиеся звезды через крытую тростниковыми листьями, но местами дырявую крышу. Такие красивые и бесконечно далекие. Помню, когда госпожа Чжао, жена старейшины деревни, пришла недавно на рынок, ее тоже сравнивали со звездами и луной.

Усмехаюсь про себя.

Я бы не хотела быть такой красивой: от нее вон семья избавилась, продали старику. То-то госпожа Чжао теперь такая злая на всех. Конечно, проще винить других, чем своего отца, любителя выпить и покутить с куртизанками. Докутился, что остался без единого цяня в кармане. Вот и пришлось торговать дочерью, благо на такой товар сразу покупатель нашелся. Еще бы: юна, чиста, хороша собой, играет на гуцине и сочиняет стихи. Вернее, раньше играла и сочиняла, когда, как рассказывают, входила в число самых богатых и изысканных невест. А теперь здесь, в деревне Бамбукового Ветра, все эти изящные навыки ей ни к чему. Ее муж груб и неотесан, его окружение – соответствующее.

Все это рассказывают на рынке. Пока продаешь хворост, можешь узнать всю историю деревни и ее жителей. Причем порой кажется, что не только о нынешнем их