Рай с привкусом тлена (СИ) - Бернадская Светлана Змея

Когда карета поворачивает в богатые кварталы, я велю кучеру остановиться перед поворотом на набережную. Спешиваюсь и бросаю поводья Акуле. Тот не задает вопросов и тоже соскакивает с коня. Вель обеспокоенно выглядывает из окна, ее взгляд останавливается на мне и становится напряженным.

— Простите, госпожа Адальяро, за вынужденную заминку, — произношу я как можно более учтиво. — Нам необходимо прояснить некоторые вопросы. Не соблаговолите ли выйти из кареты?

Не дожидаясь ответа, распахиваю дверцу. Вель колеблется, но все же пересиливает себя и выходит, игнорируя поданную ей руку.

— Что вам угодно? — удостаивает она меня ледяным тоном.

— Уверяю, я не задержу вас надолго. Давайте спустимся к морю, там нам никто не помешает. Акула проследит за этим.

Вель, вероятно, собиралась произнести гневную отповедь, однако вместо этого поджимает губы, по-королевски вздергивает голову, приподнимает подол черного платья и идет вперед к лестнице. Правила благовоспитанности требуют от меня помочь ей спуститься, но гордячка по-прежнему игнорирует любые мои попытки контакта и, рискуя оступиться и свалиться в темноте с неровных ступенек, шагает сама. Останавливается у самой кромки спрессованного песка, где спокойные воды ночного моря ласково лижут берег.

Некоторое время я молчу, ожидая града упреков, но она не торопится бросать их мне в лицо.

— Вель, — начинаю я, чувствуя, что голосовые связки опять меня предают — голос звучит хрипло, жалко. — Поверь, я не хотел, чтобы так случилось. Мне жаль.

— Правда? — она оборачивается, напряженная, как натянутая тетива. — Я так не думаю. Я была сегодня в Сенате — по твоей милости, — и теперь мне многое стало ясным. Уж не хочешь ли ты сказать, что убийство сенаторов ди Альба, ла Калле и Гарриди тоже было случайным? И по счастливой случайности именно у них оказались в запасе наследники мужского пола. Ну разумеется, ведь несчастных женщин и неоперившегося юнца запугать куда проще, чем сильных мужчин, достойных соперников! Вот для чего тебе нужны были я и Сандро! Вот почему ты так долго оттягивал восстание после рождения Габи — чтобы дождаться, когда у меня родится сын! После этого Диего тебе стал не нужен, а я… что ж, я слабая, глупая, доверчивая женщина, которой так удобно управлять! Признайся, этого ты добивался с самого начала? Обмануть меня, усыпить мои подозрения, заверить в том, что никто не погибнет, заставить меня под боком у Диего выпестовать армию рабов… Втереться ко мне в доверие, заставить полюбить тебя… — ее голос дрогнул, и она запнулась. — Все было ложью.

Ее резкие, безжалостные слова хлещут больнее кнута. Бессознательно хочется сжаться, укрыться от ее горького гнева, но я не могу себе этого позволить.

— Не все. Да, я слегка исказил правду, когда говорил о своих намерениях. Но это не меняет сути: я хотел избавить людей от рабства.

Вель презрительно фыркает и отворачивается, подставляя лицо легкому морскому бризу.

— Да, признаю, мне нужен был Алекс, — продолжаю я забивать гвозди в крышку своего гроба. — Да, я хотел, чтобы ты заняла место мужа в Сенате. Это было удобно по многим причинам. Ты северянка, Вель, и будучи у власти, принесешь Кастаделле куда больше пользы, чем твой спесивый и упрямый красавчик…

Она вновь поворачивается, объятая гневом, и в свете яркой луны я вижу, как раздуваются от ярости ее тонкие ноздри.

— И — да, я заранее планировал смерть этих донов и твоего мужа. Но в последний момент я передумал. Спроси кого хочешь, тебе всякий подтвердит: Диего Адальяро должен был выжить сегодня. Его смерть — досадная случайность…

— Он защищал меня и поплатился за это жизнью, — Вель уже не способна управлять голосом, тот предательски дрожит, и я готов поклясться, что сейчас ее душат слезы. — А ты… ты… Как же мне теперь стыдно! Я верила тебе, верила в твои чувства… Верила, что Габи и Сандро тебе не безразличны… Боже мой, как же я была глупа и слепа!

— Ты не глупа, Вель. Я люблю тебя. Люблю Габи и Алекса. Тебе ли не знать, ведь это мои дети! Плоть от моей плоти!

— Молчи! — шипит она, словно гадюка, которой наступили на хвост. — Или тебе мало смерти Диего? Ты хочешь после его кончины ославить на весь мир имя Адальяро? Хочешь покрыть позором и мое имя, рассказав о бастардах?

— Ничего такого я не хочу, не говори глупостей, — морщусь я от досады. — Я всего лишь хотел сказать, что желаю Габи и Алексу только добра.

— Я уеду отсюда, — ее голос стихает до шепота. — Господи, ведь теперь я свободна! Я могу уехать на север, к дядюшке, подальше от этого безумия…

Меня охватывает необъяснимый страх — я не готов был услышать такие речи.

— Ты не можешь, — мой голос опять звучит жестко. Жестче, чем мне бы хотелось на самом деле. — Ты нужна здесь, в Кастаделле.

— Кому? Зачем? Изабель ненавидит меня. Я принесла смерть мужу и разрушение городу… Что ждет меня здесь?

— А что ждет тебя там, на севере? — страх заставляет меня говорить резче и громче. — Ты была единственной дочерью своего отца. Если я правильно помню, в Аверленде наследство не передается по женской линии. А значит, имущество и титул твоего отца перешли к твоему дяде.

— Он… никогда не предаст меня и не лишит помощи!.. — через силу выдыхает она.

— Не лишит, — соглашаюсь охотно. — И даже радушно приютит, я в этом уверен. Но что потом? Новое замужество? Позволят ли тебе выбирать, Вель? Тебе, вдове с двумя детьми? Нет, тебя поскорее спихнут с рук и вытолкают замуж за того, у кого кошелек поувесистей. И едва ли твой новый жених будет молод и смазлив, как твой покойный красавчик. И что тогда будет с детьми? Неужели ты думаешь, что твой будущий муж, кем бы он ни был, станет любить их, как родных? Передаст им свое наследство? Нет, он потребует от тебя новых детей, родных, а Алекс и Габи навсегда останутся изгоями… Ты этого хочешь?

— Но… но…

Она не находит слов. Теперь я всем телом ощущаю охвативший ее ужас и ненавижу себя за это. Но мысль о том, что она уедет и навсегда покинет меня, забрав детей, вонзается в сердце острым ножом, приводит в слепое отчаяние. Добивая ее, я добиваю самого себя, но у меня нет иного выхода.

— А здесь, в Кастаделле, Алекса ждет блестящее будущее, — вкрадчиво напоминаю я. — Он наследный сенатор, Вель. Ты хочешь отнять у него это? К Габи со временем будут свататься самые уважаемые женихи города… Ты готова забрать будущее у своих детей, Вель? У наших детей?

— Замолчи, — она прижимает ладони к ушам.

Я позволяю ей отдышаться, прийти в себя, осознать услышанное, и по мере того, как меняется выражение ее лица, мучительное оцепенение понемногу начинает отпускать меня самого.

— Чего ты хочешь от меня? — наконец спрашивает она и бессильно опускает руки.

Мой язык касается пересохших губ. Невыносимо хочется приблизиться к ней, обнять и крепко прижать к себе. Но ведь она не позволит, оттолкнет…

— Нам следует продолжить нашу борьбу, Вель. Восстание — это только начало. Я не могу допустить, чтобы освобожденных людей снова поработили. Ты должна мне сказать, что на уме у сенаторов. И должна убедить их, склонить к мысли о том, что назад дороги нет.

— Что ты задумал? — вместо ответа спрашивает она. — Что ты намерен делать дальше? Они говорили, что вскоре столица пришлет регулярные войска, и восстание подавят. Ты и правда готов к этому?

— Готов, — зло усмехаюсь я. — Если потребуется — мы примем бой и будем драться до последней капли крови.

— Ты безумец. Ты готов идти против всего мира? С горсткой голодных, оборванных людей?

— О, поверь, Саллида — это еще не весь мир, Вель! Я уже отправил посланцев в Лиам, к горцам, в Баш-Хемет и в Дескари. Я надеюсь, что на нашу сторону встанут пустынные кочевники и поселения южных провинций — откуда алчные саллидианцы без зазрения совести угоняли людей в рабство. Я намерен даже вести переговоры с пиратами… Да, я знаю, что отмена рабства в Саллиде для них невыгодна, это делает невозможным получение барышей от работорговли. Но если я пообещаю им открыть беспрепятственный проход морем вдоль южного побережья Саллиды и Дескари к южным берегам Халиссинии… Там есть золото, Вель. Много золота и залежи алмазов. Пираты получат свой откуп и невольно помогут нам в борьбе с халиссийцами…