Огонь в янтаре - Катерина Крутова

всему земному не по душе — и люд, и животина, хоть видеть не видят, а подальше держаться норовят. Лишь те, кто сам двум мирам принадлежит, без страха себя потерять, там жить могут.

— Сенька! Что ж выходит, тетка твоя из выродков полукровных будет? — окрикнул лучник мальца. Есень от такого спроса аж с лица спал.

— Чур тебя, дядь! Наша она, человечья. Разве что слегка того…. — парнишка замялся, подбирая верное слово.

— С придурью? — подсказал Возгар, вызвав на лице Яры кривую ухмылку недовольства.

— Верно! — Есень просиял согласием.

— То, что невежды темные придурью кличут, есть дар редкий. Чародеи, волхвы, ведуньи и ворожеи — все они по кромке ступают, сквозь прореху силу и знания тянут. Благо, мало таких рождается — иначе б весь мир стал как решето… — Яра хотела еще что-то добавить, но тут шедший с ней бок о бок скальд пошатнулся и, падая, ухватился за полу плаща. Хапунья ловко поймала рунопевца, сберегая от падения:

— Горе ты мое луковое, на ногах еле держишься. Потерпи чуток, недолго осталось — сейчас ляжешь почивать.

На отстраненном лице Скёль не отразилось никаких эмоций — точно все помыслы певца витали далече от бренного тела. «А может и вовсе уже вернуться не смогут — так куклой ходячей и будет землю топтать», — подумал Возгар.

— Выживет ли? — подал голос молчавший до этого Зимич, и мысли наемника тут же обратились к отравленному Бергену, сданному на руки знахарке Видане.

— Я сильней его богатырей не встречал, — ответил лучник, но голос его прозвучал глухо, да и в словах веры недоставало. Плохую, сильно плохую рану оставили злыдни на боку Бергена. Но домовик и без Возгаровых сомнений чудом был жив — точно близость лучшего друга к смерти и из старика остатки жизни вытягивала.

— Старче, а как так вышло, что ты — к жилью привязанный, вдруг с этими в странствия пустился? Неужто за печкой сидеть наскучило?

Они уже добрались до сеновала, когда Яра решила отвлечь старика от дурных дум разговором. Возгар хмыкнул в усы — история их знакомства выставляла его не в радужном свете, но все было лучше, чем пустые метания от бессилия неизвестности.

— А тетка-то у тебя, Сенька, богатая! — присвистнул лучник, оценив двух молочных коров, с десяток стриженых овец, да пяток коз с бодливым козлом, тут же признавшим в наемнике противника и мишень для крутых рогов.

— А то! — парнишка гордо подбоченился, да недолго красовался, предпочтя взлететь наверх по шаткой лестнице — подальше от боевого копытного, поближе к аромату трав. Зимича воин просто закинул на палати сеновала, а Яра тем временем помогла Скёль.

«Чего она возится с этим тщедушным, точно с дитем малым? Ладно, Тур — тот Рёне пообещал, коль баба в душу запала и не на такую дурь пустишься, но хапунье то, что за прок с нищего рунопевца?» — думал Возгар, не сводя при этом взгляда с ладной фигурки с огненными волосами. Свербело у него в душе, щекотала в груди незваная тяга — манила коснуться, да поближе прижать. Прогоняя морочащие мысли, мужчина дернул плечами и окликнул домовика:

— Расскажи им, Зимич, как я хибару твою по недосмотру спалил, только для красного словца привирать не вздумай!

— Видать завтра три Луны взойдет, коль Возгарка разрешил про себя позорные байки травить, — осунувшееся от горя старческое лицо осветила мимолетная улыбка.

— Скажешь тоже, позорные, — беззлобно буркнул лучник, взбивая сухие травы в подобие подушки и устраиваясь поверх. — Попутал слегка, а после уж каяться недосуг было.

— Попутал он! — тут уж Зимич коротко хохотнул и приобнял за плечи Сеньку, в предвкушении сказа уже забравшегося к старику на колени. — Представь, за самого пробудившегося Чура*(бог предков у славян, хранитель земельных границ и очага) меня принял! Даром, что тот повыше теремов в Бабийхолме будет, а меня мамка родная под лавкой разглядеть не могла. Не зря говорят, велики глаза у страха!

— Погоди, — вмешалась Яра, — неужто наш бравый богатырь тебя, старого, испугался?

Возгар насупился, но смолчал. Даром, что сам беседу затеял и волю Зимичу на рассказ дал.

— Вот как дело было…

* * *

— Я тогда, должно быть, третью зиму один коротал. Мамка померла от глубокой старости, заснула в вечеру, да так и не открыла глаз. Бабы меня любовью не баловали, это позднее, когда бороду да ум отрастил, стали ласкою привечать. Видать, с возрастом краса мужская да стать меньшим почетом пользуется, зато слово доброе и нрав незлобливый поболе цениться начинают. Так вот, шла третья зима постылого одиночества, да такая лютая, что нос за порог совать страшно — отморозишь враз, а сопели до пупа сосулями висеть будут. И было мне тошно — летом иль по осени еще в деревню выбирался, да и ко мне, бывало, кто погостить захаживал, а в ту пору люд и скотину всю с животиной в дома пустил, чтоб не вымерзли. До Зимича никому дела не было, а того не понять, каково это домовику в пустом дому без людины какой обитать. Будто саму душу из груди вынули, да пустоту ничем не заполнили. Подумывал даже в лес уйти, да и сгинуть там, да другая Доля была мне уготована. Как-то в сумерках слышу, шкребется кто-то за порогом, да жалобно так поскуливает. Думал, щенок. Глянул в оконце — парнишка, вот как ты Сенька, только в плечах вширь такой же, что от земли ввысь. Отворил ему дверцу, а сам схоронился — приглядеться надобно было, не все ж нас, злыдней, добром принимают. Малец в сени на четвереньках вполз — видать уже ног от мороза не чуял, да и сник в тепле. Думал я, калекой останется, а то и вовсе — хана парню. Но Берген сызмальства крепостью отличался, не иначе сам медведь — хозяин леса у него в родне.

— Дедусь, так тот паря, это богатырь наш, выходит? — Сенька слушал, открыв от восторга рот.

— Ага-сь, — Зимич неловко смахнул непрошенную слезу. Болело сердце домовика за лучшего друга, только и помогало отвлечься от переживаний, что душевный разговор.

— А родня его где? — любопытный парнишка хотел подробностей. Старик пожал плечами:

— Берген никогда болтовней ни меня, ни других не баловал. Несколько седьмиц я его за немого почитал, думал, язык парень с голодухи съел, иль страха натерпелся и глас потерял. Потом уже за годы совместные по крупицам правду прознал. Батька его из вэрингов был. Погиб в стычке на Великом Тропе, а мамка недолго горевала — года не прошло, как понесла от коновала, да после как