Варвара не-краса без длинной косы - Вера Вкуфь

И замолчала. Опечались Варя — видно, и сейчас подруга к разговорам не жалует. Или может грусть в ней по Гореславу сидит?

Оно за смерть-то грустить не принято — это ж начало только. Да это только если от старости человек умер. Или от болезни — освобождением считается. А если на поле боя, за подвиги ратные — так вообще гордость разобрать должна. Но ежели от руки супостатной, подлой… Да ещё что не знал никто, душу чтоб не проводили. Так наверное душа Гореслава до сих пор на земле и мается?

Потому и торопятся все его похоронам придать. И так ему задолжали уже. Ещё и непраслину возводили.

— А я тебе потом расскажу, как оно всё было, — вдруг Велижана сама к Варе обратилась, очередную птичку вылепливая. — Не сейчас только. Сейчас об добром молодце думать надобно.

Улыбнулась Варвара. Значит, в себя приходит Велижанушка. Даже улыбка у неё прежняя почти стала. Грустная только. А Варе и самой узнать хотелось, чего ж с Велижанкой случилося. Так что веселее она своих птичек кривых делать стала.

— Благодарствую, что заступилась перед народом честным, — опомнилась, когда козули пора было в печку ставить.

— Ничего это, — снова улыбнулась Велижана, со щеки муки посыпку убирая. — Каждый растеряться может, ежели на него напраслину возводят.

Поторапливаться надо. Оно обычно на третий день только хоронят — время есть и теста блинного настоять, и краду тщательно поукладывать. Да только нет у села трёх дней этих. И так сколько времени уж Гореслав ждал…

***

Ясный вечер, тихий. Неба полоска вдалеке румянится нежно — видно в добром расположении Ярило. Синь небесная тихонько рассеивается, свежестью на мир людской опускаясь. Тишиной, голосами приглушёнными, вечер наполняя.

Собрались все, не сговариваясь, вокруг крады. Ежели не знать, то и не догадаться можно, что домик, из брёвнышек сложенный, не игрулька детская. Хотя будто ребятёнка туда несут, рушником пёстрым одетого. Только не вырастет «ребятёнок» тот никогда, в какие богатые его одежды теперь ни заверни. Потому что останки Гореславовы внутри.

Вот их уже в «домишко» и кладут. Аккуратно бревна обратно Буян укладывает. Тихо, потревожить «свёрток» боится. Извиняясь будто.

У старосты уже факел подожжённый — всех местных он в путь последний отправлял. И какое дело, что Гореслав неместный был?

Вдруг кинулась к кострерищу погребальному Дарья. На колени бухнулась. Разумом, что ли, тронулась? Сама сгореть решила?

Нет. Достаёт Дарья торопливо из-за пазухи гребень деревянный. Старый уж, зубцов некоторых не хватает. Явно таким расчёсываться не будешь. А зачем хранить? За тем разве только, что подруга твоя давняя им волос густой когда-то чесала? Да почила без времени? Только руна «Алатырь», что с началом имени подругиного совпадает, и осталася.

Положила Дарья гребень рядом со свёртком, да поскорее отпрянула. Тогда и Владимир поджёг краду.

Сразу огонь взвился, жеребцами буйными в вышину вздымаясь. Искрами разноцветными рассыпаясь. Затрещали брёвна языками жаркими раздираемые.

Хорошо осветилось, ярко. Чтоб дорогу Гореслав смог найти в мир другой. Чтоб зла ни на кого не держал. Чтоб успокоился.

Рвутся всё сильнее в синь небесную всполохи огненные. Дрожит, трясётся, поплакивает будто. Шипит бессильно, ветки сухие ломая, сжирая.

А и поспокойнее вроде становится. Ровнее уж горит. Дым тёмный острёхонько в вышину уползает, словно тропинка видимая. Осколки там от огня поблёскивают, словно звездочки на дорогу эту сыпаться стали. Поровнело пламя. Уж спокойно облизывает и «подкормку», и то, что в них сокрыто оказалось. Будто выдох у народа облегчения получился. Да кто-то барабанить по металлу принялся. Второй «голос» к звону этому подключился — помягче уже. Не ради забавы или из баловства — задать просто ритм надо. Для песни славной, провожательной.

— Традо Истра Весе Ярга Ладодея[6], — затянули людские голоса со всех сторон. Медленно поначалу, печально почти. А после, глядя как пламя будто под слова пританцовывает, веселее всё.

И действительно — веселиться надобно. Крада — она за ради печали придумана, что ли? Она чтобы путь душе осветить, из мира Яви в царство Навье проводить. Где уж предки славные да боги гордые за пиром заждалися. Нету и повода кручиниться.

Уж смеяться начали, пританцовывать.

Только Варваре не смешно. Как уморившаяся глядит она на костёр полыхающий. Ниже всё. Будто силы у него кончаются. Видит Варя, как гребень старый сжимается всё, оплавляясь будто. И исчезнуть норовит. Думает о том, как и кости Гореславовы в пыль звёздную превращаются. И не остаётся его в мире этом. Совсем.

— Чего печалишься, Варвара-не-краса? — из мыслей её Тихон вывел. Подошёл незаметно, рядом стал.

Не обратила Варя внимания на обращение обидное.

— История уж печальная больно вышла, — опустила Варвара глаза долу, даже на "не-красу" не осерчав.

— Полно те, — возразил на что Тихон. — Благодаря тебе и похороны человеческие получились. И правду все выяснили.

— Выяснили… А лучше бы эти кости — правда свиными оказались! И чтоб не был Бориска убивцем. И чтоб…

— И чтоб вообще ты ничего и не знала? — нахмурился тогда Тихон.

— Порядок в мире всё равно восстанавливать нужно, — строго он произнёс. — Мир без порядка быть не может — в безвременье тогда превратиться. А ежели дозволять таким как Бориска бесчинства свои вершить… Сама ж сказала: а если он ещё кого решит?..

— Почему он так? — беспомощно Варя вопросила.

— Злоба в душе разрослась. А некому было её проредить. Али слушать не хотел…

Тут Варя на Тихона глаза, наконец, подняла.

— Ты мне, значит, веришь, что Бориска Гореслава убил? Он жеж так и не признался.

— Верю, — кивнул Тихон.

И замолчал.

Варвара тоже замолчала.

А потом, не сговариваясь, к людскому пению оба присоседились. Друг на друга не глядючи.

[1] Баламошка — полоумный, дурачок.

[2] Супостат — враг, изменивший своё мнение человек.

[3] Крада — погребальный костёр.

[4] Тризна — поминальный ужин.

[5] Козули — печенья

[6] слова славянской агмы

Глава 7. Не буди лиха, пока он тихо

Возится Варя в сенях у себя, что мышь в подполье полном. Сподручно ей это — по всему дому лучины горят. Чтоб огонь крады похоронной поддержать да дорогу уходящему осветить получше. Да и спать в похоронную ночь не полагается — дабы душа почившая в одиночестве не оставалась. Так что после тризны поминальной все хоть по домам и разошлись, а всё же будто вместе остались, пусть на расстоянии. Везде огоньки в окнах пляшут да голоса приглушённые о своём чём-то шепчутся.

— Варька, чего опять горечи в избу напустила?

Родители с