Черничная ведьма, или Все о десертах и любви - Лариса Петровичева

инквизитора нет честного имени, — с некоторой печалью признался Саброра. — Нас уважают, потому что мы уничтожаем ведьм. Нас ценят — мы ведь истребляем зло. Нам жмут руки и сажают за лучшие столы, но при этом что? — Боятся, — едва слышно сказала я. Саброра кивнул. — Верно. Боятся. Потому что мы убийцы. Не знаем ни пощады, ни жалости. Я испуганно подумала, что сейчас он снова упомянет ту историю с ведьмой и фамильяром, но Саброра промолчал. Впереди были скамеечки, на которых расположились немногочисленные гуляющие: видя, что мы приближаемся, барышни принялись перешептываться, бросая в сторону инквизитора весьма красноречивые взгляды. — Пусть убийцы. Пусть беспощадные, — усмехнулась я. — Зато вы, инквизиторы, страшные богачи, и любая барышня не просто пойдет за вами, а побежит. На вас смотрят с интересом, Энцо. Саброра рассмеялся, словно я сказала что-то невероятно потешное. Мы сели на скамеечку, я забрала у него свои туфли и, застегнув правую, спросила: — А тут что-то будет? Такое ощущение, что все чего-то ждут. — Танец рыбок, — ответил Саброра. — Прелестное зрелище, вам понравится. Постепенно сделалось совсем темно. Из ресторанчика, который лежал в десятке шагов от скамеек, подбегали официанты с холодным шампанским, и мне стало казаться, будто мы пришли в театр. Фонарей не зажигали, и я удивленно поинтересовалась: — А как же мы тогда увидим рыбок? — Смотри, — ответил Саброра и кивнул в сторону моря. Я изумленно ахнула. В воде разливалось спокойное золотое свечение, словно там, в глубине, загорелся огонь. «Начинается, начинается!» — восторженно заговорили зрительницы, и из моря вдруг вырвалась золотая комета, поднялась над водой, расплескивая искры, и, перевернувшись, вновь ушла в воду. Я увидела круглые монетки чешуи, изящный хвост, черный глаз — рыба казалась не живым существом, а ювелирным изделием. А потом их вылетело сразу шесть. Рыбы вырывались из воды, крутились в воздухе так, словно хотели укусить себя за хвосты, рассыпая во все стороны сверкающие брызги, и это было настолько яркое, чудесное зрелище, что я почувствовала себя ребенком, которого родители привели в цирк — и он замер от восторга, забыв, как дышать. Рыбки плясали над морем, и я подумала: надо загадать желание. Это ведь не просто так, это настоящее волшебство, чистое и хорошее. А потом вода налилась тьмой, налетевший ветер отогнал последние искры, и, когда Саброра оттолкнул меня в сторону, а люди завизжали, я смогла лишь растерянно подумать: не успела. Ничего я не успела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тьма выбиралась из воды — бесформенная и густая, наполненная запахом водорослей и гнилых ракушек, она поднялась до самого неба и проглотила россыпи созвездий. Вместе со всеми я побежала было с пляжа, но затормозила и обернулась: Саброра шел к самой кромке моря с таким небрежным, почти светским видом, словно перед ним был не сгусток мрака, а официант, который пришел принять заказ. Он собирался сражаться. Он шел, чтобы сделать то, чему посвятил жизнь — и я не могла оставить его одного. Просто не могла, вот и все. Девушки визжали, захлебываясь своим ужасом. Вот одна из них споткнулась, упала, и по ней едва не пробежали товарки. Кто-то из мужчин помог ей подняться, поволок с собой, а я бросилась обратно, прорываясь сквозь ревущих от ужаса людей, и закричала: — Энцо! Саброра даже не обернулся. Дернул головой, словно расслышал мой голос в общей суматохе, и остался недоволен. Тьма клубилась, наваливалась на берег, сминая все на своем пути. Полетели в стороны скамейки, рассыпаясь обломками и щепой, вскипели волны, расшвыривая вываренных золотых рыбок — в их мутных глазах плескалась смерть. От нее веяло таким безысходным ужасом, что хотелось сесть, закрыть голову руками и заскулить. То, что вышло к нам, было не просто гибелью со дна моря — оно стирало жизнь, как ластик стирает неверный набросок. Это был даже не страх — я смотрела на тот бесконечный ужас, за которым открывается смерть. И она потопчется на берегу, а потом двинется дальше, в город. Я представила изуродованные улицы — дома с выбитыми стеклами и сорванными ставнями, сломанные деревья, вырванную дверь «Белой цапли» и изувеченных мертвецов повсюду, и поняла, что не уйду. Ведьма, которая подняла парус в Ханибруке сейчас бы пела и плясала — но я была не из таких ведьм. — Энцо… — уже не крикнула, а выдохнула я. Саброра плавно провел рукой в воздухе, оживляя знакомый Гексенхаммер, и я испуганно подумала: маловато будет. Ой, маловато. У ведьм, которые попадали в засады с большим количеством инквизиторов, было особое заклинание, оно называлось Освободителем и могло разметать по клочку всех, кто отважился бы встать на пути. Однажды, еще в детстве, я его испробовала: тогда наш деревенский сарай разобрало по бревнышку, а разбежавшиеся куры потеряли все перья. Ох, и досталось же мне тогда… Гексенхаммер в руке Саброры наливался огнем, и в его свете я наконец-то во всей красе увидела то, что вышло из моря. Тьма свивалась в десятки щупалец и перепончатые крылья, тьма дымилась, и из нее проступали сотни распахнутых мертвых глаз, тьма простирала руки к берегу, не зная ни пощады, ни жалости. Кто-то заскулил от ужаса — и я вдруг поняла, что это я сама скулю. Вспомнился тот огонь, который когда-то в детстве наполнял мои руки. Вспомнилось, как он тек, наполняя собой каждый сосуд и согревая, но не обжигая, и как потом вырвался. Это было освобождение от всех страхов и исцеление души. Это была подлинная свобода человека, который делает то, что должен. Мы ударили одновременно. Гексенхаммер взмыл в небо и обрушился на шишковатую голову, которая проступила из ночи — и Освободитель сорвался с кончиков моих пальцев и с тонким свистом врезался туда, где соединялись и нервно подрагивали щупальца. Тьма взревела. Теперь она была похожа на грозовое облако, в котором сверкают алые молнии. Прорехи, которые оставил Гексенхаммер, наливались зловещим рыжим заревом, и я испуганно подумала, что сейчас из тьмы вырвется огонь и поднимется до небес. Там, куда ударил Освободитель, красовалась багровая дыра с обгорелыми краями. Только увидев ее, я вспомнила, что ведьма, поднявшая парус, запечатала мои силы. Да и в пекло ее, эту тварь! Я встряхнула правой рукой — после удара она онемела и сделалась будто бы чужой, но я знала, что сейчас это пройдет. Где-то в стороне испуганно заскулил кто-то из зевак, и с нервным внутренним смешком я представила, как завтра весь Марнахен будет рассказывать о том, как Энцо Саброра и его невеста размазали чудовище, которое выбралось на пляж. Конечно, теперь