Рай с привкусом тлена (СИ) - Бернадская Светлана Змея

Не хочу думать ни о лекарях, ни о Лей, ни о ком-то другом, когда Вель так близко, что я могу ощущать ее запах, тепло ее тела, учащенное биение сердца, легкое дыхание на своей макушке.

— Джай, — невесомое объятие будто бы становится сильнее.

— М-м-м?

Не хочется поднимать голову — так бы и умер здесь, у нее на груди, слушая, как зарождается где-то в ее глубинах тихий голос.

— Ты скучал по мне?

— М-м-м? — мычу удивленно, не понимая смысла ее вопроса и не зная, что ответить.

Все эти мучительно долгие месяцы без нее меня словно что-то грызло внутри, не давало вздохнуть полной грудью, давило на плечи. Появилась она — и все встало на свои места, мне хорошо и спокойно, только не хочется, чтобы уходила. Да, пожалуй, это так и называется.

— Да. Конечно. Скучал.

Она приподнимает голову и медленно проводит пальцами по затянувшемуся шраму на моей шее.

— Я так боялась тебя потерять.

— Тебе нельзя бояться. Поверь, я способен о себе позаботиться…

Перехватываю ее руку и целую подушечки пальцев — одну за другой. Вель, в свою очередь, ловит мою руку, раскрывает ее и, нахмурившись, разглядывает побелевшие рубцы на ладони. Приникает к ним губами и закрывает глаза.

Громкий крик чайки за окном заставляет нас обоих вздрогнуть. Вель высвобождается из моих объятий, и я с неохотой отпускаю ее. Насупившись — откуда ж ты взялась, наглая крикливая тварь? — наблюдаю, как Вель подходит к окну, опирается ладонями на подоконник и выглядывает наружу. Я сейчас не способен находиться вдали от нее, иду следом, словно привязанный невидимой цепью, и обнимаю ее со спины. Ладони ложатся на огромный живот, и в этот миг ощущаю слабый толчок изнутри. Замираю в потрясении.

— Дитя проснулось, — в ее голосе слышится улыбка.

Чувствую себя странно: будто между нами двоими в комнате появился кто-то третий. Убираю руку с ее живота, но она поспешно накрывает ее своей, направляет чуть ниже. О да, здесь толчки заметно сильнее.

— Тебе не больно? — растерянно спрашиваю.

— Нет. Только поясницу все время ломит, — тихо, бесхитростно, по-детски искренне жалуется она.

Я перемещаю руки ей на спину и осторожно надавливаю пальцами вдоль позвоночника. И еще. И еще. Она едва слышно постанывает, и мне очень хочется снять с нее платье, ощутить под пальцами гладкость упругой кожи. Но нельзя: дверь не заперта… хотя кто бы осмелился войти сюда без стука?

Чувствую усилившееся напряжение в паху. Еще немного — и там зазвенит от неутоленного желания, но мне стыдно за собственные непотребные мысли. Позволяю себе лишь расстегнуть верхние пуговицы ее платья, оголить слегка округлившееся плечо и прижаться к нему губами. Все, что я могу для нее сделать, — это старательно размять поясницу сквозь мешающую ткань одежды. Там, где женское бремя наверняка причиняет ей боль. Заботиться о том, чтобы хорошо было ей, а не о том, как удовлетворить собственную похоть.

Но кожа ее плеча так нежна, что я не могу оторваться, покрывая ее поцелуями. Вначале несмелыми и отрывистыми, затем жадными и влажными. Ее тихие стоны затмевают разум. Она слегка наклоняется, и мне теперь стоит больших усилий сосредотачиваться на движениях рук, а не на своем буйном воображении.

Сам не замечаю, как прижимаюсь бедрами к ее бедру, как руки сползают ниже, и…

— Ты правда скучал по мне? — внезапно спрашивает она, и я вновь сбит с толку. — Или просто… по этому всему…

— Что? — выдыхаю ей в шею, целую каждый выступающий позвонок. — Что ты имеешь в виду?

— Чего ты хочешь сейчас? — задает она новый вопрос.

Не уверен, что понимаю ее правильно. Отвечаю осторожно, но правдиво:

— Тебя.

Она отстраняется, и я внутренним чутьем ощущаю ее обиду. Да что, гори оно все огнем, опять я сделал не так?

Не даю ей отойти, разворачиваю лицом к себе и придерживаю за плечи. Вглядываюсь в погрустневшее лицо, пока она пытается отвести глаза. Осторожно беру пальцами за подбородок и заставляю смотреть на себя. Затем вновь обнимаю ладонями ее лицо и шепчу умоляюще:

— Вель, прошу тебя, не вздумай расстраиваться. Я сказал это не для того, чтобы… ну, не для того, о чем ты подумала. Я не такой уж недоумок, я знаю, что тебе сейчас не хочется и нельзя. Но я…

— Ты ни разу не сказал, что любишь меня, — она обиженно выпячивает губы, и меня так и подмывает их поцеловать.

Ее слова проникают в сознание не сразу. Но когда проникают, я радуюсь: теперь мне есть что ответить.

— Я люблю. Люблю. Ты ведь всегда это знала.

— Но ты не говорил, пока я сама не сказала…

— Всемилостивый боже, Вель! — слышу собственный стон и подхватываю ее на руки.

Несу свою женщину, которая слабо сопротивляется, к широкому креслу, и сажусь в него сам, устраивая ее у себя на коленях. Прижимаю к себе, чувствую животом ее непривычно большой и упругий живот, успокаивающе поглаживаю спину.

— Если тебе нужны слова, я буду говорить их всякий раз. Но неужели ты не чувствуешь этого без слов?

— Не знаю, — капризно хнычет она. — Ничего не знаю. Я запуталась и теперь не могу понять, кто я для тебя.

— Ты моя госпожа и госпожа моего сердца, — к счастью, на ум приходят слащавые слова из давно прочитанных книг. — И всегда останешься ею.

Она будто бы расслабляется, и я склоняю ее голову себе на плечо. Неспешно расстегиваю оставшиеся пуговицы, оголяя узкую спину, слегка расплывшуюся в талии, и старательно прощупываю пальцами позвонки, лопатки, ребра, разминаю плечи и растираю поясницу. Долго, очень долго. Она позволяет мне дышать ею, запахом ее волос, кожи, витающего в воздухе близкого материнства. Стараюсь не думать о том, как я хочу ее, но в то время как одна ладонь скользит по обнаженной спине от верха до низа, вторая уже забралась под юбку и гладит колено, голень, бедро.

— Джай, — шепчет она мне в плечо, и от ее теплого дыхания волоски на спине встают дыбом. — Мне страшно.

— Чего ты боишься, родная?

— Всего. Скоро ребенок родится… Что будет дальше? Что будет с нами?

— Все будет хорошо, — не способный мыслить связно, отвечаю я, целуя растрепавшиеся волосы на ее макушке. — Все будет хорошо, Вель.

Тихое счастье длится долго, но не бесконечно.

— Мне пора идти, — развеивая сонную полудрему, говорит Вель и пытается отстраниться. — Скоро проснется Изабель, да и Диего вот-вот может вернуться. В последнее время он старается приезжать из Сената пораньше.

— Мы так и не поговорили, — вспоминаю я запоздало. — Ты ведь пришла, чтобы обсудить дела?

— Чтобы увидеться с тобой, — признается она, целует меня в щеку. — И убедиться, что ты вправду жив.

Сердце радостно замирает, но ненадолго: безжалостно поерзав у меня на коленях, Вель поворачивается спиной.

— Застегнешь мне платье? Ох, и волосы совсем растрепались, что подумает Лей…

— Плевать мне, что она подумает, — напоследок утыкаюсь носом между голых лопаток, целую выступающие под кожей позвонки и тяжело вздыхаю перед тем, как застегнуть треклятые пуговицы. — Ты придешь завтра?

— Постараюсь. Если никто не будет следить за мной. Ты ведь знаешь…

— Знаю. Все волнуются. Ты едва не потеряла дитя.

Вздохнув, Вель поднимается, но вдруг вновь садится мне на колено, обнимает за шею и порывисто целует в губы.

— Будь осторожен.

— Ты тоже. Прошу, береги себя и дитя. Я буду ждать тебя завтра.

Но завтра она не приходит. Не приходит и послезавтра.

А в субботу, гораздо позже, чем обычно перед поездкой на Арену, в контору меня вызывает Диего Адальяро.

Я стою перед ним — без оков, что удивительно, — и с нарастающей тревогой наблюдаю за тем, как он нервно расхаживает из стороны в сторону, чеканя шаг каблуками, и похлопывает хлыстом по голенищу сапога. Его губы сжаты в тонкую нить, на скулах ходуном ходят желваки, кадык дергается, будто в горле красавчика застрял ком.

— Что?.. — не выдерживаю, чувствуя, как по позвоночнику стекает холодный пот. — Что?..

— Ты! — смуглое лицо превращается в гримасу ненависти, черные глаза впиваются в меня раскаленными углями. — Это ты виноват!