Ковчег для Кареглазки (СИ) - Наседкин Евгений

Поблагодарить старика не удалось. Упырь черкнул когтем по шее Иваныча, постскриптум, отделив голову от тела. Внезапно обретенное хладнокровие включило мозг, и я бросился улепетывать со всех ног. К черту, к черту… береженого Бог бережет. Не хочу умирать! Кракл с татуировкой сложились в нечто знакомое… ХТК? Меня озарило, и я понял — это тот самый «Охотник». Значит, это я привел тварей в убежище?

Снова грохотали выстрелы, а вопли смешались со взрывами гранат. Хаос поглотил здание.

****

Я выскочил в фойе с тем же криком, который курсировал в недрах души.

— Танюша, бежим!

Остальных баб я не звал, с целью использовать их в качестве приманки. Но меня услышали все — хотя и не все поняли. Галина Петровна фыркнула, Таня с Мариной вытаращились, а Лариса, потупив взгляд, в очередной раз заголосила о пришествии Дракона. Слава Богу, они остолбенели на ступеньках у третьего этажа, и никто не торопился прислушаться к моему предложению.

На втором этаже я остановился — по телу разлилась слабость из-за кровопотери, к тому же я опять засомневался в правильности побега на крышу. Возможно, лучше было бы выйти на улицу, а не лезть в эту ловушку? К сожалению, было поздно менять направление. Я слышал сзади пальбу и стрекот, и понимал, что обратного хода нет. Придется на крышу.

Сзади донеслось пыхтение — на лестничном марше показался Калугин. Штуцер висел на плече, длинные пепельные пряди прилипли к грязному лицу, глаза блестели как у полоумного. Он придерживал Латыша, который отстреливался в сторону вражеского прорыва.

— Гриша, помоги! — я оглянулся, и рванул вверх. — Менаев!

— Что посеешь, то и пожнешь! — крикнул я, подталкивая сестру к выходу на крышу.

И тут Таня наступила на мою ногу. Она застыла, как истукан, и требовала, чуть не плача — «наступи, а то поссоримся». Черт, но не сейчас же! Времени не было, и все же я легонько придавил ее стопу. Откуда я мог знать, что это суеверие правдивое?

Топтание на месте привело к тому, что я не успел захлопнуть дверь, и следом протиснулась Марина. От злости я даже пихнул ее локтем, но, наверняка, она в темноте ничего не поняла. Все остальные тоже вывалились на крышу, а Галина Петровна еще и помогла мужу затащить Латышева. Хорошо хоть, они успели закрыть дверь — прямо перед мордами тварей.

На крыше я ухватил Таню и на всех парах помчался к западному краю — туда, где мы вечером закрепили канат для «аварийного» побега. Шуршала пленка гидроизоляции, а от ног отскакивали куски пенопласта. 10 метров вниз, минимум. В лунном свете видны ивы, за которыми темнеет речная гладь — там причал с лодками. Там можно дождаться рассвета.

Мы все — и Калугин с женой, и Марина, и подбитый Латышев — неслись к канату, словно он был нашим якорем спасения. Только умалишенная Лара волочилась, бормоча шизофренический бред об алых цветах под высокой горой.

Видимо, кто-то впопыхах плохо закрыл дверь, так как она загремела, распахиваясь, уже через минуту, и трескуны выскочили к нам, хотя мы были только на полпути к цели. Странно, что краклы двигались медленно, не отходя далеко друг от друга. В горящих глазах ощущалось предвкушение, но они чего-то выжидали.

Марина с обезумевшими глазами неслась, почти перегнав нас… поэтому, как только она поравнялась со мной, я подсек ее — и она покатилась кубарем, визжа от ужаса. Я повернулся к Тане.

— Спускайся! — и сбросил канат вниз.

Она застыла, испуганная видом высоты.

На крыше появился Охотник и накинулся на Ларису, вслед ожили и остальные краклы. Вместе они разорвали ее в клочья.

Вдруг оказавшийся рядом Латышев грубо оттолкнул нас, и сам полез к земле, вопя от боли. Его хватило буквально на два метра, хотя и это меня удивило — ведь у него была выдрана ключица. Он сорвался вниз только после того, как я метнул в него вторую силикатную кирпичину. Падая, он проклинал меня — а чего ты ждал от меня, мудло?

Именно Латышев придумал мне прозвище «Гитлер». Прошлым летом мне пришлось убить одного мальчика, Никиту Солнцева — он и выглядел в соответствии с фамилией — яркий, солнечный. Но его укусил кракл, и в панике я сделал первое, что пришло в голову — схватил булыжник и вышиб подростку мозги. Так сделал бы каждый, и все равно, это выглядело жестоко. Менаев — ты чудовище. Просто Гитлер, — сказал тогда Латыш, очевидно, желая переложить на меня звание главного садиста.

— Попробуй съехать, — заорал я, стараясь перекричать крики и выстрелы. — Обхвати руками и ногами, и съезжай — главное, чтоб не слишком быстро.

Танюша вертела головой, отказываясь. А я не мог позволить ей остаться здесь.

— Спустись на Латыша — это смягчит приземление. Он где-то там, — я подтолкнул ее на край, боковым зрением наблюдая схватку между Мариной и двумя упырями.

Ухватившись за канат, и опираясь ногами о стену, она начала спуск. Миновала карниз и исчезла внизу, где ей приходилось ногами на ощупь искать выступы. А мне пришлось отвлечься, так как краклы стали ближе.

Я пригляделся к Калугину — он ссутулился, будто раздавленный прессом, а по лицу бежали слезы. Я проследил за его взглядом — Галина Петровна лежала в кровавой луже под тварью с атрофированными женскими атрибутами. Толик вытер слезы, прицелился — и палец сжал спусковой крючок.

Охотник проследил за пожарным, завалил соседнего трескуна, и молниеносно ногами швырнул сородича на траекторию полета пули. Крупный калибр встретил неожиданную преграду, и разнес тварь. Пока Калугин перезаряжал оружие, Охотник на четвереньках пронесся к нему — и через мгновение зубы кракла впились в плоть.

Я остался один. Рядом высился кирпичный дымоход, и я спрятался за ним. Возникшая идея была отчаянной, но другого выхода не было. Зря я сейчас был трезвым. Я подобрал крупные куски пенопласта, какие-то тряпки, и бросил их в жерло вентиляционного канала.

Совсем близко послышался характерный треск — так трещат провода на электроподстанции. Из-за этого твари и получили свое прозвище трескунов — или по-английски, краклов (crackle).

Я нырнул в дымоход, и меня поглотила чернота, вкупе с клубящейся пылью.

****

Для Готлиба эти чудовища были тем же, что и для человека Смерть с косой. Танатос. Олицетворение гибели… то, чего желает избежать любой живой организм. Поэтому, когда неиствующий кракл отбросил клетку с крысой, валяющейся в нечистотах, она использовала это для побега. Маленькие глазки заметили зияющую дыру в прутьях. И, пока монстр буйствовал, обнюхивая пропахший человечиной спортзал, грызун шастнул к ближайшей двери — то ли в раздевалку, то ли в кабинет физрука. Еще чуть-чуть, и он будет свободен. Жив и свободен.

Изо всех сил Готлиб пытался не запищать, побороть свое естество и остаться незамеченным. Вот уж наконец и дверь со щелью, вот спасительный порожек, через который перемахнуть и все…

Внезапно он оказался в мощных сжимающихся тисках. Мелкие кости захрустели, как перепаленные вафли, а тельце выдохнуло последний раз. И Готлиб исчез в пасти у чудовища.

Глава 4. Прасти… я тибя люблю

Приземление было похоже на аварию. Я согнул ноги. Удар. Скрежет. Колени черкнулись по стенке — больно. И опасно. Хлопок смятого пенопласта. Ударился головой. Я — поезд, несущийся в ночь по расшатанным рельсам. Раненная лопатка раскалилась. Так и сколиоз выровняю. В глазах потемнело. Кажется, я отключился — на несколько секунд.

Сверху сыпался мусор, и скрипели когти. Трескун лез в дымоход. Я пальнул — нелюдь фыркнул, но мусор сыпаться перестал. Я попытался Кракобоем продырявить стену, но из-за тесноты не мог эффективно его использовать. Тогда я вытащил тряпку под ногами и обмотал вокруг колен — чтоб попробовать выбить или хотя бы выдавить кирпичи. Сверху снова зашуршало.

Я надавил коленями на стяжку, но это не помогало. Превозмогая боль, я с силой врезал плечом чуть левее и ощутил, как шевельнулся один из кирпичей. Слава Богу!

Расковырял и вытащил кирпич. В дыру вставил Кракобой и стал раскурочивать стенку — еще и еще. Вскоре отверстие стало достаточно большим, чтоб я смог вылезть.