Все потерянные дочери - Паула Гальего

я цепляюсь за это имя и не забываю его, как другие. На мгновение я спрашиваю себя, не боги ли это пытаются мне что-то сказать, но воспоминание, хоть и непосредственное, кажется абсолютно далеким, и я начинаю думать, что это просто мой разум играет со мной злую шутку.

Как бы то ни было, сейчас это неважно.

С этого холма взгляд охватывает почти всё войско Львов, которое огромно и могло бы причинить нам большой ущерб, если бы у нас не было ведьм. Поле битвы — не просто поляна. Деревья растут в некоторых местах, которые они могли использовать для ловушек, а справа от нас начинается еловый лес.

Благодаря информации разведчиков мы знали, что битва может состояться здесь, и у нас есть планы на все случаи жизни. Мы готовы к засадам Львов, а также к тому, чтобы устроить свои собственные.

Справа и слева, за лесом и рощами, усеивающими поле, их солдаты растянулись горизонтальной линией, с которой будет трудно сравняться.

Нирида делает знак своему гонцу, и тот, с флагом, несущим изображение волка, выезжает вперед, чтобы просить аудиенции у Аарона. Он там, прямо перед нами, в короне, которая говорит его солдатам, что король с ними, верхом на белом коне, который сегодня, вероятно, в бой не вступит. Рядом с ним, должно быть, Лэнс, наследник, который примет эстафету, когда Аарон умрет.

Всадник проезжает первые метры, преодолевает треть пути, затем достигает центра поля битвы, середины, а они никого не посылают.

Напряжение — натянутая до предела скрипичная струна. Только шум ветра извлекает из неё пронзительные ноты, теряющиеся в тишине.

Аарон делает жест. Лишь поднимает руку, и Лэнс кричит что-то, что заставляет строй Львов разомкнуться. Мы видим это в нескольких точках одновременно. Развертывание таково, что Нирида напрягается в седле, поднимает руку и готовится отдать приказ к атаке. Однако вскоре становится ясно, что это лишь маневр перестроения; странный, так как люди расходятся так далеко, что в промежутках могла бы поместиться еще одна целая рота.

И именно тогда, когда образуются эти странные пустоты, без видимой стратегической причины, несколько фигур выходят вперед, каждая со своей позиции.

— Какого черта?.. — вырывается у Евы.

Первобытный страх, рожденный инстинктом, предупреждает меня, что что-то не так, и всё медленно начинает обретать смысл.

— Ведьмы упоминали, что оружие, использованное Львами в прошлый раз, было физическим? — спрашивает Нирида, уже зная ответ.

— Нет. — Одетт качает головой. — В прошлый раз у них не было ничего подобного, и всё же пустота, ужас, небытие… всё, что они описывали, говоря о том зле, пожирающем жизнь, мы уже испытывали раньше. — Она замолкает на несколько мгновений, возможно, давая нам осознать её слова. — Это сила, которую используют деабру с Проклятой. В Лесу Ярости они использовали их магию.

— А теперь у них есть и они сами, — шепчет Ева. — И зная, какие разрушения они причинили в Бельцибае… — начинает Нирида. — У них также есть их сырая сила, способная уничтожать жизнь, — заканчиваю я.

Деабру идут в строю в человеческом обличье. Как они это сделали на этот раз? Как Аарону удалось заключить договор с существами, не признающими иерархии и чья единственная цель — питаться?

Нирида дает команду, и гонец возвращается галопом. Деабру выходят вперед, а кони Аарона и Лэнса удаляются вглубь строя, вероятно, чтобы следить за битвой из тыла.

Они сделали это, потому что знают: эта война будет для них славной, понимаю я. Она принесет им ужас и несчастье, тысячи и тысячи истерзанных душ, как с одной стороны, так и с другой, и как только они высвободят силу, уничтожающую всё… это будет пир.

— Сколько их? — спрашивает Нирида. — Я насчитала тринадцать, — отвечает Ева, не сводя с них глаз. — Мы справимся. — Этот — наш, — заявляет Одетт, нервно натягивая поводья.

Будет хаос. Если Дочерям Мари придется сражаться с деабру, пока смертная армия бьется, сыплются снаряды и бомбы, а ужас, вызываемый этими тварями, распространяется… это будет кошмар.

Нирида это знает, как и капитаны, начинающие подготовку. Несколько гонцов быстро отправляются в разные стороны.

Нам действительно понадобится человеческая армия. И важно, чтобы Эгеон поторопился.

Трубят новые боевые рога. Офицеры выкрикивают приказы.

Нирида садится на коня и произносит речь: краткую и сжатую. Она напоминает нам, за что мы сражаемся, говорит, как мы сильны. Вся армия готовится, и земля дрожит под мощью ведьм. Наш командор заканчивает, отдает приказ атаковать, и тогда война между Волками и Львами начинается: возможно, в последний раз.

Рев оглушителен. Грохот, какого я никогда раньше не слышал на войне, перекрывает сам шум мира.

Я не упускаю из виду Одетт, и, кажется, она не упускает из виду меня. Это правда, что снаряды не достигают её, но они не достигают и никого из нас. Её магия, которую больше нельзя беречь на потом, защищает нас всех: целую роту солдат, которых нельзя ранить так, как ранили бы при других обстоятельствах.

Ева и она координируют действия, словно их магия едина. Их кони прокладывают путь сквозь хаос битвы, а Нирида и я пытаемся следовать за ними, потому что знаем, куда они направляются.

Деабру сменил курс, потому что хорошо знает расстояние от одной Дочери Мари до другой, и мы должны преследовать его, пока он принимает одну чудовищную форму за другой и упивается страхом, который, должно быть, растет в солдатах с каждой жертвой.

В этой бойне нет ничего от той медленной психологической игры, которой представители его вида пытались мучить нас в другие разы. Он просто прыгает от трупа к трупу, пока Ева первой не достает его атакой, а Одетт не преграждает ему путь.

И наши солдаты, и Львы отступают, как только видят приближение твари, и площадка немного освобождается, когда он поворачивается к ним. Я встаю, чтобы прикрыть им спину, как и Нирида, и солдаты под нашим командованием.

Я едва успеваю улавливать проблески схватки. Я вижу некоторые трансформации, которые на этот раз не придерживаются тонкого и элегантного страха, порожденного разумом, а взывают к ужасам более архаичным и первобытным, демонстрируя формы, вышедшие из кошмаров, пока он не находит ту, что, кажется, утоляет его жажду ужаса:

гребаный дракон.

Он не красив, каким мог бы быть Эренсуге. В нем есть грубость, которую невозможно игнорировать, ведь его движения — это не движения существа, прожившего в этом теле тысячелетия. Хотя он и неуклюж, он смертоносен. По меньшей мере пять метров в высоту и, возможно, более пятнадцати в длину. У него хвост, покрытый шипами, и огромная