Мария Сакрытина - Я клянусь тебе в вечной верности

Ознакомительный фрагмент

Впрочем, никаких сквозняков, грязи, блох и вшей здесь, как в нашем приюте, не было. Мебель из дорогого дерева, уложенный деревянными плитками пол, украшенный деревянной резьбой стрельчатый потолок и дорогая мебель. А на местных, хм, «нарах» – прорва шёлковых подушек, одеял и даже пологи. Единственное неудобство – девять соседей, вытаращившихся на меня с таким выражением, что мне сразу стало ясно: будут бить. Просто потому, что у меня на пальцах нет брильянтовых колец, как у того хмыря в алом модном камзоле, или потому, что моя рубашка льняная, а не шёлковая, как у них всех.

Я тогда ещё наивно не догадывался, что вся эта орава отлично знает, кто я. И ораву моё присутствие жутко бесит.

– Последний прибыл, – протянул наконец рыжий мальчишка рядом с тем важным юным господином-с-кольцами. – Опаздываешь, босяк.

Я стиснул зубы, заставив себя сосредоточиться на количестве «спальных мест», а не на желании подправить кое-кому веснушчатую физиономию. Действительно, пустовало только одно место в глубине залы. Странно, у нас в приюте первым делом разбирали именно «галёрку», а места у двери оставляли отбросам. Здесь, похоже, наоборот.

Хорошо, что я не успел ещё привыкнуть к тёплой мягкой постели. Даже у милорда, у которого эта постель для меня была, частенько приходилось засыпать за учебниками или в оружейной после отработки позиций и ударов. Это удачно, потому что здесь мне спать не дадут.

Соседи смотрели на меня с разной степенью заинтересованности и ухмылялись. По-хорошему, надо было уйти, может, исполнять третью часть плана. Но показать этой своре спину? Загрызут.

– Кланяйся, когда к тебе обращается граф, – с ленцой протянул тем временем рыжий.

А мой взгляд упёрся в медальон у него на шее: громадный медведь, рвущий ощерившегося льва. Эмблема де Беардов – гувернантка долго и терпеливо вбивала в мою тупую голову Лучшие Роды`, и Древние Роды`, и Богатейшие Роды`. Де Беарды были из Древних. А лордёныш с брильянтами рядом – наверняка из Богатейших. Или даже Лучших. Такой по Мусорному переулку бы прошёл, и его бы живо в ближайшую канаву отправили, а брильянтики поснимали. Но такие, как он, пешком, конечно, не ходят. А в Мусорный переулок отправляют провинившихся слуг.

– Что, спину гнуть разучился, выскочка? – подал голос рыжий. И лордёныш-с-кольцами на этот раз присоединился к нему:

– Какой позор! – патетично воскликнул он, трагично вздохнув. – Я, герцог де Шонсо, родственник самого короля, должен жить рядом с попрошайкой, бедняком, полжизни проведшим на улице!

Лично я, бедняк, попрошайка и кто-то там ещё, вовсе не чувствовал себя польщённым от близости ко мне Их Милостей. Скорее, наоборот. Но подозревал, что если открою рот и попытаюсь им это сказать, высокий мальтийский, вбитый в меня розгами и ремнём лорда Джереми, улетучится в два счёта, и опозорюсь я дальше некуда.

Потому пока молчал. Но кочергу у здоровенного камина слева очень даже приметил. И осторожно, по шажочку стал продвигаться к ней. Ни де Беард, ни этот, с кольцами, больших опасений не внушали – комплекция у нас была примерно одинаковая, я за время жизни у милорда отъелся и тоже разжирел. Но во втором ряду на нижней кровати сидел здоровенный темноволосый молодчик, больше напоминающий сына мясника или кузнеца, чем аристократа. И вот он-то меня в подкову быстренько свернёт голыми руками.

А рыжий, так и не дождавшись реакции, тем временем соскочил с полуразобранной кровати и вальяжно двинулся ко мне:

– Будешь называть нас «милорд» и «господин». Или «Ваша Светлость», – вкрадчиво, упиваясь вседозволенностью, протянул он. – Прислуживать нам, горшки, там, выносить, форму стирать, может, развлечёшь, когда без девчонок невмоготу будет, – тогда позволим тебе остаться.

– Знай своё место, чернь, – лениво добавил герцог-с-кольцами.

– Понял? – изогнул бровь рыжий. И сунул мне под нос руку в чёрной бархатной перчатке. – Целуй. И, кстати, тебе положено встать на колени. Быстро на колени!

Дальнейшее застряло у него во рту вместе с кровью и осколком одного из красивых белых зубов – я как раз добрался до кочерги.

И на колени он, кстати, передо мной встал очень даже замечательно…

– Зря ты так.

Ланс слизнул кровь с разбитой губы и запрокинул голову: нос мгновенно отозвался болью.

– Они тебе жить не дадут.

Ланс сглотнул кровь, заполнившую рот.

– Тебе нужно к лекарю, – не сдавался голос. – Позвать?

Ланс снова с трудом сглотнул, и на это ушли все силы.

– Тогда возьми. Вот.

Ланс не шевельнулся, но «собеседник» был очень настойчив: к губам прижалось что-то твёрдое и холодное. А спустя мгновение Ланс, закашлявшись, отобрал кубок и судорожно принялся заглатывать холодную – до зубной немоты – воду.

– Сейчас, – шепнул голос, о котором мальчик уже забыл.

И почти сразу ко лбу прижалось что-то ледяное. Поползло, точно змея, к щекам, рту, шее… И лишь спустя долгие мгновения Ланс осознал, что его кто-то осторожно обтирает мокрой тряпкой. Точнее, шёлковым платком с узорчатым вензелем «А.Р.». А скосив глаза, увидел и обладателя платка – толстого, круглого мальчишку с золотистыми кудряшками и пухлыми губами. Руки у него тоже были пухлые. Собравшись с силами, Ланс выдохнул: «Спасибо».

Круглый мальчик расплылся в улыбке, убрав платок.

– Ты не перечь им, – посоветовал он. – И они тебя не тронут. Ну, так, если только чуть-чуть. Но терпимо в общем-то. А так, чего ты добился? – он укоризненно посмотрел на Ланса.

– Ты не перечишь? – слизывая кровь, поинтересовался Ланс, и мальчишка-толстячок нахмурился.

– Ты не понимаешь… Я второй сын, мне не быть наследником. Я всегда буду прислуживать. И ты, – убеждённо добавил он, – тоже будешь.

– Да пошёл ты, – хмуро буркнул Ланс, оглядывая расплывчатую фигуру толстяка. – Давай, вперёд. Их ночные горшки и грязные шмотки тебя уже заждались.

И отвернулся.

Скрипнула кровать – толстячок встал и, шаркая шерстяными домашними туфлями, действительно ушёл.

Больше с Лансом никто не разговаривал, и так он пролежал до вечера, больной и голодный, свернувшись калачиком, наблюдая, прислушиваясь. А когда после заката сокурсники убрались на ужин в замковый общий зал, осторожно перевернулся на живот и закусил подушку, давя ком в горле.

Сбегу, хоть в бездну, сбегу…

Побег отложился на сутки – кочерга кочергой, а кулаки у того крепыша всё равно оказались что надо. И, судя по глазам, бычок этот думать не умел. За него тот, с кольцами, думал. Мне от этого было, конечно, не легче.

Ночь мне дали отлежаться, а потом оттащили прямо в местный карцер – продуваемую всеми ветрами комнату на вершине какой-то из башен. Для местных изнеженных аристократиков комната, наверное, казалась ужасной – каменная, сырая, с огромными дырами в стенах, смотрящими невесть куда, грязная, мыши бегают, вода капает – ну только что цепи не присобачили для полного устрашения.