Долина смерти - Карина Халле

приятная боль. Это значит — есть прогресс. Я переборола свой страх. Хотя понимаю, что дальше будет сложнее. В загоне, под присмотром Дженсена, я могу ездить. Но нужно время, чтобы привыкнуть к крутым и неровным склонам. В каком-то смысле, я рада надвигающейся буре. Как бы сильно я ни хотела начать поиски Лейни прямо сейчас, моим мышцам нужен отдых.

Я вижу Дженсена в окне, когда паркуюсь, он что-то делает на кухне. Не успеваю одуматься, как уже стою на крыльце и стучу в дверь.

— Что-то случилось? — спрашивает он, открывая дверь и щурясь на меня, золотой свет заката подсвечивает его лицо, делая его глаза янтарными.

— Все в порядке. — Стараюсь не смотреть на его обтягивающую футболку. Прочищаю горло. — Просто подумала… может, тебе нужна помощь? С ужином.

Он смотрит на меня долгим взглядом, затем отступает, чтобы я могла пройти в дом. Я чувствую его тепло, когда прохожу мимо.

— Умеешь готовить? — спрашивает он, идя на кухню. — Это бы очень помогло.

Я снимаю куртку и вешаю на стул.

— Я хорошо следую инструкциям.

Уголок его рта дергается, но он протягивает мне разделочную доску и кучу овощей.

— Хорошо. Режь.

На кухне тепло, пахнет чесноком и травами. На плите что-то кипит, у раковины маринуется мясо. Находиться здесь с ним как-то просто и по-домашнему. Как будто мы делали это уже сто раз.

— Где остальные? — спрашиваю, моя руки.

— Гуляют где-то, — бурчит он, помешивая что-то в кастрюле. Протягивает мне нож. — Лук сначала мелко нарежь. И в кастрюлю его.

Типичный командир. Впрочем, я другого и не ожидала. Берусь за дело, стараясь не обращать внимания на то, что кухня внезапно стала тесной, хотя нас тут двое.

Запах жареного лука заполняет комнату. Дженсен помешивает еду, и мышцы на его предплечье напрягаются. Заставляю себя не смотреть. С тех пор, как мы начали готовить, он почти ничего не сказал, но молчание не кажется неловким.

— Что дальше? — спрашиваю, вытирая руки полотенцем.

Он кивает на овощи.

— Морковь. Нарежь ее тонкими ломтиками, чтобы она равномерно приготовилась.

Мог бы и не добавлять. Я и сама знаю, как готовить. Но молчу, беру нож и начинаю резать. Мерный стук ножа смешивается с бульканьем в кастрюле. Время от времени Дженсен задевает меня рукой, когда тянется за специями или регулирует огонь. От каждого прикосновения по моей коже бегут мурашки.

— Ты сегодня какая-то тихая, — говорит он через некоторое время почти шёпотом.

Пожимаю плечами, не отрывая взгляд от моркови.

— Просто концентрируюсь.

— На овощах? Или на том, зачем ты здесь на самом деле?

Мой нож замирает в воздухе.

— Я же сказала. Хотела помочь с ужином.

— Ага, конечно, — прислоняется бедром к столу, скрестив руки на груди. — Если кому-то от меня что-то нужно, они обычно просят прямо. А ты — действуешь исподтишка, пытаешься быть полезной. Это… обезоруживает.

Кладу нож и поворачиваюсь к нему. Пристально смотрю.

— Ты знаешь, что мне нужно. Это стоит сто тысяч. Думаешь, у меня есть скрытые мотивы?

— Думаю, люди редко честны в своих желаниях, — он смотрит прямо в глаза. Оценивающе. — Особенно такие, как ты.

— Такие, как я? — переспрашиваю нервозно. — И что это значит?

Если он снова назовет меня городской штучкой, клянусь, богом…

— Такая, которая появляется ниоткуда, задает вопросы, на которые уже знает ответы, размахивает деньгами, — он подходит ближе. Дышать становится труднее. — Наблюдает за всем, запоминая детали. И, кажется, не боится того, чего следует бояться.

Меня обдает жаром. Сглатываю. Сердце колотится. Вблизи видно, как пульсирует вена на его шее, и золотые искры в его глазах.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

И это к лучшему.

— Правда? — его голос становится ниже, хриплым. — Я вижу твое отчаяние. И знаю, на что оно толкает людей.

На мгновение я замираю. Не могу думать ни о чем, кроме жара его тела и остроты его взгляда.

Затем он отступает и возвращается к готовке, словно ничего и не было.

Я смотрю на него, сердце стучит как сумасшедшее, на лбу выступает пот.

Прочищаю горло, чтобы избежать неловкости.

— Ты решил, каким маршрутом мы пойдем? — спрашиваю я, мой голос дрожит.

Он останавливается и смотрит на меня через плечо.

— Я не могу планировать маршрут, пока ты не расскажешь мне больше о своей сестре.

Верно.

— Хорошо. Что ты хочешь знать?

— Все, — твердо говорит он и отворачивается. — Почему она приехала сюда. Что она искала. И куда, по-твоему, она могла уйти.

Я вздыхаю и прислоняюсь к столу, не зная, с чего начать. Мне трудно говорить о Лейни, не потому, что я начну плакать (я научилась контролировать свои эмоции), а потому, что я не могу говорить об этом поверхностно. Значит, Дженсен узнает каждую неприятную деталь о нашей жизни, а чем меньше он знает, тем лучше.

Но я начинаю рассказывать. Я говорю об одержимости Лейни экспедицией Доннера, о ее проблемах с психическим здоровьем, о смерти моей матери, затем отца (хотя я опускаю подробности его смерти, так как не хочу, чтобы Дженсен знал, что он был полицейским), и о том, как все это повлияло на сестру. Затем я говорю о мужчинах, с которыми она всегда была, в конце концов, об Адаме, к которому я всегда испытывала неприязнь.

— Неприязнь? — спрашивает Дженсен. — Почему?

Я на мгновение прикусываю нижнюю губу.

— Скажем так, у меня есть опыт общения с определенными типами мужчин, и он казался именно таким. Обаятельный и кажущийся легким в общении, но контролирующий и вспыльчивый. Я встречалась с ним всего дважды, приглашала их на ужин, прежде чем ее состояние начало ухудшаться, и она начала придумывать оправдания для него. У меня начало складываться впечатление, что он изолирует ее, но это было трудно сказать наверняка, так как они оба были зависимы.

Он кивает, все еще занятый готовкой.

— И что, по твоему мнению, произошло? Думаешь, он имеет какое-то отношение к ее исчезновению?

Я вздыхаю.

— Не знаю. Как я уже говорила, Лейни была одержима. Ее сны, зов — она чувствовала, что ей нужно быть здесь. Но дело было не только в том, что она хотела испытать то, что пережили участники экспедиции. Это не историческая реконструкция, а что-то другое.

— Адам ее подталкивал к этому?

— Возможно. Жаль, что я не узнала его лучше.

Он прочищает горло и идет к холодильнику.

— Пиво? — спрашивает он.

Мне бы не стоило, но я киваю. Нужно как-то расслабиться.

— Не откажусь.

Он смотрит на меня как-то оценивающе, словно не верит ни единому моему слову. Открывает бутылку открывашкой и протягивает мне.