Карина Демина - Искры гаснущих жил

— Я… пришла.

Голос вязнет в паутине. Если снаружи убирали, то внутрь мавзолея заглядывали нечасто.

Жутко.

Сквозняк пробирается сквозь плотную ткань пальто, словно чьи-то ледяные пальцы гладят живот Кэри. И она с трудом сдерживает крик.

Молчать.

И снять с полки лампу, заправленную маслом. Кремниевая зажигалка щелкает, не высекая искру, но после все-таки сдается. Робкий цветок огня отпугивает тени, и Кэри спешит прикрыть его, такого хрупкого, стеклянным колпаком.

Пыль.

Паутина серыми клочьями. Старые листья под ногами шелестят, когда только успели пробраться сюда? Темные полки и широкие урны с именами.

Леди Эдганг в темной яшме… она никогда не любила яшму, и Кэри кладет рядом с урной белую розу. Не извинение, но… так ведь принято.

Дядя… кузены… малахит. Одинаковая почти форменная зелень. А они редко форму снимали.

— Мне жаль, что так получилось, — она касается табличек, читая имена подушечками пальцев. И вновь оставляет цветы.

Призраки.

В жизни Кэри они появлялись редко, как-то сразу и безоговорочно признав за Сверром право распоряжаться ею. Кто они ей?

Чужаки.

Отец. И бледная узорчатая зелень змеиного камня.

— Почему ты не остановил его? — бессмысленный вопрос, но Кэри должна. — Ты же видел, чем он становится. Почему не помог?

И вправду ли был слаб, как утверждала леди Эдганг?

Как узнать?

И тяжелая кисть гиацинта не то прощанием, не то прощением. Впрочем, прощения он никогда не просил.

— Здравствуй…

Услышит ли?

Да и что еще сказать? Белизна лунного камня, и сама чаша кажется прозрачной. Кэри касается ее нежно, не удивляясь тому, что камень чудом сохранил тепло.

— Я… пришла попрощаться. Я знаю, что ты давно меня ждал, что ты не хотел уходить… и я виновата. Мы оба, наверное, виноваты. Ты не сумел удержаться, а я не смогла тебя остановить. Ты же просил о помощи… помню, что просил. А я боялась.

Она провела по полке, стирая пыльный след.

— Если бы знать, что я могла остановить тебя… или не могла, но чтобы наверняка…

Голос перехватило. Что еще сказать ему, который близкой, стоит за спиной. Обернуться бы, но… тогда он исчезнет.

Сверр мертв. И все-таки жив в ее памяти.

— Но я ведь не попробовала, не попыталась даже… простишь?

Простит. Они всегда прощали друг друга.

Она его — за жестокость и боль. Он — за то, что казалось ему равнодушием.

— Я ведь любила тебя, — Кэри гладила белый камень. — Действительно любила. Ты брат и… больше, чем брат, ты единственный человек в этом мире, кому я была нужна. Наверное, я просто не сумела тебя убедить в этом.

Выдох.

И пламя-цветок сворачивается, почти гаснет.

— Наш последний разговор… не разговор — ссора. Мне казалось, что еще немного и меня не станет. От страха. От ненависти к тебе. И поэтому я сказала, что лучше бы ты умер.

Не сказала — бросила в лицо.

Пощечина?

Почти. Он ударил первым в очередном приступе бессмысленной ревности, раскровил губы, опрокинул на диван и, свалившись сверху, горло сжал. Тогда Кэри показалось, что она умрет.

Был поцелуй, жадный и отвратительный.

Запах бренди.

Его волосы, упавшие ей на лицо.

Седые безумные глаза. И собственный страх, который вдруг исчез. Она ведь умирает, так чего бояться? И она сказала.

…ты превратился в чудовище… я тебя ненавижу…

…и люблю, того, кем ты был раньше.

…ненавижу и хочу, чтобы ты умер… слышишь? Я хочу, чтобы ты умер!

Она бы заткнула уши, лишь бы не слышать этого своего голоса, искаженного, надсаженного. Не чувствовать на губах вкуса крови, своей и его.

— Ты никогда меня не слушал, — на пальцах остается серая мягкая пыль, — так почему вдруг, Сверр?

Молчит.

Для него Кэри принесла лилии, снежно-белые с тягучим резким запахом.

— Ты отпустишь меня?

Тишина давит на нервы. Холод. И легкое скользящее прикосновение ветра к щеке, нежданная зимняя ласка, в которой хочется видеть ответ на заданный в пустоту вопрос.

— Спасибо, — Кэри касается губ пальцами, а пальцами — бронзы с мертвым именем.

Прощальный поцелуй.

Она гасит пламя, и лампу ставит на полку, но пальцы вдруг задевают что-то мягкое, и Кэри вытаскивает розу, темно-красную, черную почти, с посеребренными инеем лепестками. Цветок холодный, но еще живой. Его положили недавно, но… кто?

И для кого?

На черной карточке, привязанной к длинному лишенному колючек стеблю, ее имя. И Кэри читает его снова и снова, пятится, пока спиной не упирается в тугую дверь. И пружина скрипит, отворяется.

В лицо бьет ветер.

И роза падает из рук. Черная на белом.

И красный мазок ее, Кэри, пальто. Надежные руки мужа.

— Что случилось?

Ничего.

Просто страшно.

— Забери меня, — она цепляется за эти руки, прячет лицо у него на груди, слушает, как колотится сердце и успокаивается его звуком. — Пожалуйста, забери меня отсюда…

— Вечером мы уедем.

— Далеко?

— Далеко, — его ладонь скользит по ее щеке, стирая слезы талого снега. — Помнишь, я обещал показать тебе море?

Дом провожал хозяев, готовый уснуть. Раскрывались сундуки, выпуская белесые простыни чехлов, которые лягут, укрывая мебель от пыли. Поворачивались к стенам зеркала. И старый клавесин закрылся на замок. Брокк прошелся по библиотеке, прощаясь с книгами.

Расставание будет недолгим.

Он вернется.

Когда?

Сложно сказать…

— Надеюсь, не отвлеку вас, Мастер, — Кейрен из рода Мягкого олова ныне вырядился в черное. Ему не идет. В этом мире и так с избытком черноты, да и сам Кейрен чувствует себя на редкость неудобно. Он то и дело трогает лацканы пиджака, какого-то нарочито широкого, точно чужого, гладит рукава и круглые покатые пуговицы. Они выточены из белого камня, и кажутся глазами.

Нелепость какая.

— Ничуть. Чай?

Кейрен кивнул и сел у камина, вытянул тощие обесцвеченные руки.

— Пришли попрощаться? — Брокк коснулся чехла. Грязный, пусть белый, но все одно грязный.

— Скорее сказать «до свидания». Мне кажется, что мы еще встретимся.

— Письма прекратились.

— Но мы оба знаем, что это ровным счетом ничего не значит, — Кейрен почти позволил огню коснуться пальцев. — Вы не откажетесь прогуляться?

— Вы не в моем вкусе.

— Потерпите, — Кейрен встал, стряхивая с пальцев рыжие искры. — В последнее время мне легче думается на ходу…

— И полагаю, что вне стен дома?

— Именно, Мастер. Видите, как хорошо мы с вами друг друга понимаем.

Вежливая улыбка. И черное пальто.

— Вам не идет этот цвет.