Пленница Кощея - Полина Змееяд

виде взгляда глаз темных: казалось, неверно я поступила, зря песню иноземную затеяла, однако де если бы хотел царь, рукой по столу бы хлопнул и меня остановил. Да песня все лилась, никто прервать не осмелился.

Замолчала я, отдрожали под высоким потолком звуки голоса, пальцы по струнам в последний раз пробежали и тишина накрыла большой зал тяжелым пологом.

Гамаюн на меня удивленно глядел: догадался ведь, паршивец, что его защищаю. Кощей и глаз от стола не поднял, советники же переглянулись и засовещались: теперь не крикливо, а так тихо, что и я ничего почти не слышала.

Вскоре поднялся Финист, горло прочистил и заворковал низким голосом.

— Позволь нам, царь Кощей, высказать общее решение.

Кощей рукой мазнул и на спинку стула откинулся. Вроде бы и возвышался над ним Финист, да царь на подданного все равно как будто свысока смотрел.

— Впервые Гамаюн так набедокурил, да и от смерти его толку нам никакого нет. Пусть же скажет он сейчас, какая судьба для гостий твоих, царь Кощей, лучше будет, а потом триста лет границу леса охранять будет, и биться не на жизнь, а на смерть с теми, кто закон древний снова нарушить захочет и к живым выйти попытается. Коли сам Гамаюн второй раз на людских девок позарится, то перед Законом мы его защищать больше не станем!

Остальные советники кивнули согласно, Милавушка ахнула тихо и разулыбалась. Да и мне на душе легче стало: удалось отговорить советников от душегубства.

— Коли вы все на том сошлись, приговор ваш принимаю, — кивнул Кощей и к Гамаюну повернулся. — Ты — посмотри на девиц и скажи, какая судьба для них лучше.

Глава 13

Гамаюн поклонился низенько, благодарностей Кощей и советникам немерено наговорил, а потом к Милавушке повернулся. Долго он смотрел на нее янтарными птичьими глазами, в которых будто дымка странная стояла. Долго думал, так и эдак голову наклонял, и заговорить пытался, да все ж замолчал, ни звука не проронивши.

Я уж и волноваться начала: неужто Милавушке не сыщется подходящего дела? Не тунеядка ведь она, не бездельница, в руках у ней любое мастерство горит!

— Будешь ты, Милава Ильинична, дочь купеческая, чудные ковры ткать, на которых, как в воде озерной, станет жизнь людская и навья отражаться. Только трудно тебе дастся то мастерство, слезами горькими и кровью. Но не печалься: коли все испытания выдержишь, самой славной мастерицей во всех трех мирах станешь.

У меня аж сердце похолодело, Милавушка побледнела и на меня испуганно глянула. Я к девочке подошла, обняла ее и приласкала. На Гамаюна же грозно посмотрела: ишь чего удумал — девку пугать! А пернатый моего взгляда грозного будто и не заметил: оглядел меня задумчиво, так и эдак голову наклонил и все мне казалось, будто шея его сейчас переломится. Потом рукой махнул, К Кощею повернулся и молвил:

— Хоть бы и на всю жизнь меня на границу отправили, но о судьбе Ядвиги Еремеевны я сказать не посмею: уж больно боюсь удачу нашу спугнуть.

Поклонился Гамаюн низенько, и из залы вышел, дверь за собой тихонько притворив. Никто его не остановил.

Ничего дурного птица вещая не сказала, да страшно мне отчего-то сделалось: коли указал бы Гамаюн, что мне делать, так я бы за работу и принялась, ни слез, ни крови бы не пожалела. Но теперь я перед будущим неизвестным, будто перед бездной черной стояла, и страшно было в нее шагнуть.

Пир меж тем продолжился. Я от Милавушки не отходила, утешала ее, по головке гладила, сладости иноземные ей подкладывала, да неспокойно было у нее на душе: девочка моя забот не знала, в отцовском доме жила, да не было б печали, кабы не случилась на нашу голову беда в ту злосчастную купальскую ночь.

Советники с Кощеем и другие дела обсуждать принялись, и снова меж собой договориться не могли: Яга со Змеем ругалась, Финист — с Водяным, Леший — тот со всеми сразу, да слова такие заворачивал, что аж у меня уши горели, хоть я на своем веку всякого наслышалась. Милавушка так и вовсе столбом замерла, вздохнуть не решаясь. Нет, так дело не пойдет: не место нам тут больше.

Испросив у Кощея разрешения, я тихонечко Милаву за руку взяла, да из залы и вывела. Пусть себе наместники спорят, царь их как-нибудь уймет, а я и так не в свое дело влезла с песней этой иноземной.

Кощей Бессмертный

Унять спорщиков удалось, насущные вопросы мы разрешили, да не дело это — столько распрей промеж разными частями леса. Когда Яга снова на Горыныча ругаться принялась, остановил я всех и поднялся.

— Хватит. Здесь и сейчас ничего не добьемся, только зря воздух сотрясаем. Иначе поступим: проеду я вскоре по Черному лесу, все ваши владения проверю, на месте и споры разрешать будем.

Согласились наместники и замок, наконец, покинули. Только водяной у двери задержался.

— Ладно поет Ядвига Еремеевна, — молвил он, мутным взглядом на лестницу поглядывая, — Отправь ее ко мне в пруд. Русалкой станет, я ее жемчугами речными одарю, будет жить, как королева, и песнями ласкать мой слух. Такое дело как раз по ней.

Злость меня взяла отчего-то, хоть водяной и дело говорил: песни русалочьи — какое-никакое, а все ж дело, и убивать Ядвигу тогда не придется, но все же чуял я, что рано нам с ней еще прощаться.

— Нет, Водяной. Пока мест и здесь для нее дело есть, — а вот какое, говорить не стал.

Спорить наместник речной не решился, поклонился в пояс и вышел, следы мокрые на полу оставляя. Я же дождался, пока скроются все они за поворотом широкой дороги, вскочил на коня и помчался в самую чащу леса.

Тяжесть непривычная сковала грудь. Летели мимо меня деревья, ветками острыми едва по лицу не задевая, птицы вспуганные с веток поднимались, крыльями шумели, а я и не видел ничего перед собой. Стояли перед глазами локоны медные, да глаза зеленые, хитрые. А на душе — такая тоска, что хоть топись. Правда, толку от того будет мало.

Глава 14

Забравшись в самую темную чащу, огляделся. Луна уже села, солнце еще только первые лучи из-за горизонта показало, и темень стояла под деревьями. Да только яркие перья птицы Сирин издалека заметны.

Сидела она на высокой еловой ветке, сверкала глазами рубиновыми и меня поджидала.