Чужими мы (не) стали (СИ) - Ольга Рог

муж все понимал, читал по глазам. Пытался выйти на разговор, чтобы объясниться и рассказать всю неприглядную правду. Нина уходила от его хватающих рук, умоляющих глаз. Однажды, когда Ростислав, хлебнув «смелой воды», полез в откровения, Нина ушла из дома на сутки в тапочках и домашнем халате.

Отсиделась в школьной подсобке у дяди Вани, который отвечал за хозяйственную часть. Пили чай в подстаканниках. Разговаривали о простых житейских вещах. Дядь Ваня рассказывал, как травить тараканов и ставить ловушки на крыс. Да, очень нужные сведения. Крыса завелась, которая пожирала семейный бюджет... Только вывести совсем не просто.

Там. У него. Сын! — это решало многое. Она устала бороться с самой собой: Как же я? А, Маша? Парнишку, который ни в чем не виноват тоже жалко. В один момент, просто отпустила ситуацию. Она не двужильная, чтобы держать в слабых руках якорь. Обиды пожрут ее изнутри, ничего не останется. Ей еще дочку поднимать, замуж выдавать, да внуков нянчить.

После ее побега, Ростислав понял, что жену лучше не трогать с откровениями.

Нина хлебнула из-за него горя. Командировки сошли на «нет». Голубев отбивался от Вальки переводами денег.

Дома установился холодный мир, спокойная тишина, к которой ни душа, ни сердце уже не тянулось. Голубевы жили дальше, как две половинки разбитой зеркала, нелепо перетянутого скотчем. Ради дочери. Ради воспоминаний прошлого. Ради уважения к себе самим. Со временем не осталось злости, ни желания чего-то доказывать. Одна тайна на двоих, и зарытый секрет в нижнем ящике стола.

12.

Странно, как все может поменяться в один миг Семейные тайны, о которых Маша совсем не догадывалась, свалились сверху как снежный ком. Хотелось втащить кому-нибудь так, чтобы зубы повылетали. И себе дать по лицу за невнимательность, наивную простоту. За то, что не очнулась, пропустила сигналы.

А. они были. ОЙ, как были!

Формальные фразы от отца: «Доброе утро, семья» и «спокойной ночи» с добродушной маской на лице, которая не вязалась с печалью в глазах. Уклончивое: «Маша, ты когда-нибудь все поймешь» на самый простой вопрос, какой может задать девочка в седьмом классе: «Пап, если ты любишь маму, почему не целуешь?»

Любое умалчивание имеет свою цену Да. Сердце у папы забарахлило, оно отказывалось понимать: зачем эта ложь, когда в груди совершенно другое.

Оказывается, есть вещи, о которых не говорят вслух. Подобные истории не рассказывают с места в карьер. От нее тщательно скрывали, прятали... До поры до времени? Ведь отец зачем-то хранил эти письма, изобличающие неприглядную правду семьи Голубевьх.

«Зачем, папа? Для кого?» — ей никто не ответит. Есть ли свидетели его позора? Та самая женщина из писем — Валентина Разгуляева.

Мария порылась в интернете, набивая снова и снова дурацкое имя. Выскочило несколько страниц в социальных сетях. Но, одна по возрасту не подходила, а другая была закрыта настройками конфиденциальности. Пока Маша ковырялась, ей умный алгоритм выбросил контакт — Кирилл Разгуляев, шестнадцать лет.

Омская область, село...

«Тактактак» — ухватилась Маша за «ниточку», рассматривая фотку парня в кепке. Качество было хреновое, замыленное. Не разглядеть толком черты лица.

Подросток щурится как китаец на солнце, восседая верхом на мопеде. За ним фоном сельская местность: какое-то поле. В кадре часть коровы и деревянный забор. Картинка была единственным кадром. Остальное — мемные глупые слайды.

И отметка «был сети час назад».

Маша почесала кончик носа и нажала «добавить в друзья».

Вторым ее шагом стало заполнение заявления на госуслугах. Миссия, где из выполнимого оплата госпошлины и вопросики: «Вы уверены? Если «да», нажмите «продолжить». Маша была уверена на все сто процентов. С мужем у нее — все. В браке у матери и отца было хотя бы уважение. А у них что? После пренебрежительного корчинья рожи Маркса, ее уже ни в чем не убедить. Муж показал свое истинное отношение. Маша для него: кислая, нудная, скучная.

Пусть остается там, где легко и весело. Дают с разбегом, имея обручальное кольцо на пальце. Риэлторша, блин.

— Да, рыженький? — тепло отозвался друг отца Нияз Буров. — Я уже вернулся.

Мне очень жаль, малышка.

— Дядя Нияз.

— Для тебя, просто — Нияз, Маша! — заурчал в трубке телефона, недовольный, что его взрослая девушка дядькой записала. Он еще мужик в самом расцвете сил.

Трижды разведенный. Столько же детей от разных женщин. Ни одну из них не обидел при расставании финансово.

— Я хотела бы встретится и поговорить... Когда у вас будет время, — быстренько уточнила Мария и замерла, ожидая ответа, нервно наматывая на пальчик яркую прядь волос.

— Маш, для тебя всегда время найдется. Сегодня вечером устроит?

Буров был в обычном синем свитере, показывая, что это дружеская встреча. Карие внимательные глаза, темнее оттенка, чем у его собеседницы. Он внимательно слушал, не перебивая. Два раза поднимал руку, чтобы официантка принесла еще кофе. Пил крепкий, без сахара. Шевелил бровями. Иногда скалился, как дикий зверь, жаждущий крови.

— Про сопляка своего, мужа недоделанного, не переживай. Пойдет с прошмандовкой в пешее эротическое. Завтра же. Я сделаю так, что скандал будет громким, рыжик. Отмазаться уже не получится. Но, вижу, что тебя больше волнует история с Ростиславом, — он откинулся на стул. — Я по молодости тоже дел наворотил. Влюблялся. Расставался. Только, не изменял, не прятался, как тварь по кустам. Честно уходил. Эх... молодость, дура конечно, но веселая. — Усмехнулся, словно ему было совестно за свое прошлое.

Маша только покачала головой. Тяжело вздохнула. Что уж Буров прочел в ее взгляде такого.

Мускулы под мягкой тонкой шерстью его одежды напряглись. Скулы заострились.

— Нияз, вы знали? Про Разгуляеву и ее сына... Знали? — тихо спросила Маша, подавшись вперед.

Острый колющий взгляд. Короткая передышка, будто перед прыжком. Сильная рука легла поверх, «затопив» ее маленькую и тонкую. Сжала.

— Знал. И поверь мне, Машенька. Они сейчас в разных котлах варятся.

— То ест. она. Она, — пропищала Мария, прикрывая рот ладонью, догадываясь о продолжении.

— Умерла, лет пять назад. Карма — она такая... И не смотри на меня так! — поднял руки ладонями вверх, будто показывая, что ни при чем. — Валька сама себя загнала злобой, завистью, жадностью... И шантажом.

13.

— Шантажом? Разве у них не было чувств... Письма эти, они будто близкому человеку написаны. Понимаете? — Мария прижала руку к груди, пробуя унять грохочущее в