Энн Саундерс - Круги судьбы

— Ты должна отдохнуть, — сказал ей тогда Эдвард. — В эти месяцы ты работала как вол. Тебе очень нужно отвлечься.

— Мне так не кажется. Мама…

— Инез поняла бы тебя, — закончил он за нее. — Садись на самолет и уезжай из страны, это будет полезной переменой для тебя.

— Все очень непросто. Я не знаю, куда я отважусь… поехать одна.

— Я и не предлагал, чтобы ты ехала одна.

— Да?

— Да. Я не предлагаю ничего неприличного. Если тебе будет спокойнее, можешь надеть вот это! — С этими словами он достал кольцо с сапфиром квадратной огранки, по периметру обрамленным бриллиантами в платиновой оправе. Оно прекрасно смотрелось на ее длинном тонком пальце. Когда-то дома эти пальцы порхали по клавишам из слоновой кости, извлекая из них божественные звуки, заполнявшие высокие просторные залы.

Померив, Анита собралась было снять кольцо, но он остановил ее.

— Носи его просто как дань уважения. Не понимаю, почему бы нам не поехать отдыхать вместе.

— А это кольцо имеет еще какое-нибудь значение? — спросила она, думая, какой же все-таки этот Эдвард пуританин, если считает, что людям обязательно надо быть помолвленными, чтобы вместе ехать в отпуск.

Он пытался поймать ее взгляд:

— Имеет, и очень большое.

Наверное, он прочел в глазах Аниты сомнение, потому что закончил беззаботно:

— Оставим пока это! Доставь мне удовольствие своим обществом. То есть я хотел спросить: как ты считаешь, ты сможешь вытерпеть рядом с собой старика?

— Ты не старый, — сказала она ему тогда вполне убежденно.

— Ты не старый, — повторила Анита это и теперь. — Мне кажется, возраст — это глупые предрассудки. — Она взяла его большие ладони, положила их себе на талию и закинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Впервые она взяла в свои руки отношения с мужчиной, поэтому чувствовала дерзостное волнение, но сейчас это ничуть не смущало ее.

— Эдвард, давай не будем здесь оставаться. У меня какое-то странное чувство, что остров не хочет нас принимать.

— Не хочет нас принимать? Это смешно, дорогая!

— Нет, вовсе нет! С самого начала все пошло не так. Сначала мы не могли купить билеты на один самолет…

— Только потому, что мы заказывали их в последнюю минуту. Тем не менее, все кончилось хорошо. Я же смог приехать первым и заказать номера в отеле. Тебе нравится твоя комната?

— Очень. Но не уходи от темы, пожалуйста. В моем самолете испортился мотор, и мы неудачно приземлились… Если и это не дурное знамение, тогда я не знаю, что можно считать таковым.

— Верю, верю — ты очень серьезна.

— Да, Эдвард. Спасибо, что не смеешься надо мной и, пожалуйста, ну пожалуйста, послушай меня. Давай улетим на первом же самолете, все равно куда.

Он убрал руки с ее тонкой талии и погладил ее по щеке. Его темно-карие глаза пристально смотрели на нее.

— Это все предрассудки, Анита! Как ты любишь мне напоминать, что нечто похожее уже было. Инез решила больше никогда сюда не возвращаться. Зная, как она любила этот остров, я всегда думал, что это какое-то странное нежелание с ее стороны, почти страх. Чего она боялась? Что она тебе рассказывала?

— Да ничего. Ты становишься просто смешным, Эдвард!

Но так ли это? Мама и в самом деле высказывала удивительное нежелание возвращаться на свой любимый остров. Как заметил Эдвард, это выглядело так, словно она действительно чего-то боялась.

Однажды, много лет назад, Анита как-то застала мать плачущей над их «сундуком воспоминаний», как они его прозвали. В этот сундук они складывали вещицы, служащие им обоим напоминанием о чем-либо. Программки, вырезки из газет, порыжевшие от времени фотографии. Бабушкины гребни из слоновой кости, кружевные мантильи, такие изысканные и хрупкие, что Анита боялась их вынимать и любовалась ими, не трогая руками. Лоскутки тканей — жесткая изумрудная парча и густого рубинового цвета шелк. Вышитые бисером туфли, расписанные вручную веера и вышитая тамбурным стежком шаль, легкая, как пригоршня тумана. Но на этот раз Инез, беззвучно глотая слезы, прижимала к груди маленький детский ботиночек.

— Возмездие. Жестокое возмездие. — Слова застревали у нее в горле.

— Мама… — пробормотала тогда еще маленькая и очень смущенная Анита.

— Ничего, ничего, дитя мое. В конце концов, я должна благодарить Бога за многое. У меня есть ты.

Но заворачивая ботиночек в оберточную бумагу, чтобы убрать, она смотрела на него с бесконечной печалью.

Анита ничего тогда не понимала. О чем плакала и так сожалела мама? О младенце, который умер? Но ведь это я? — подумала Анита. Ее мама вроде не страдала стремлением, во что бы то ни было удержать при себе ребенка в инфантильной зависимости. Анита часто видела женщин, воркующих над ангелочками в розовых или голубых колясочках, и слышала, как они говорили:

— Ну разве он (или она) не прелесть? Как жаль, что они навсегда не могут остаться детьми!

Ее мама была не такая.

— Ты была чудесным ребенком, — не раз говаривала она Аните. — Очень развитая для своего возраста. В полгода ты уже сама садилась, а в одиннадцать месяцев пошла. Но я начала получать удовольствие от общения с тобой, только когда ты начала ходить в школу. Мне кажется, дети становятся интересными не раньше, чем когда им исполнится лет шесть.

У нее перед лицом будто щелкнули пальцами. Анита моргнула и перевела задумчивый взгляд на Эдварда. Он был большой, спокойный, надежный, этот человек с копной светлых волос.

— Анита, это на тебя совсем не похоже, — с сожалением сказал он. — Я всегда восхищался тем, как ты умеешь принимать жизненные неприятности. А это даже какие-то совсем не реальные трудности, а давно ушедшие в прошлое призраки.

— Но мы с мамой были так близки, что это и мое прошлое, и призраки мои тоже.

— Ну, ладно, пусть останутся!

Да, ей хотелось бы этого. И она не была склонна ворошить пыль давно ушедших времен, но пыль уже поднялась, и Анита это чувствовала.

— Эдвард! Ну же… Решай.

— Нет, Анита, — ответил он. — Я отказываюсь бежать из-за какого-то твоего детского каприза. Ты устала. У тебя была тяжелая полоса в жизни. Ничего удивительного — ты слишком много работала.

Анита упрямо сжала губы. Больше она не станет его просить. Но Эдвард отчасти где-то был прав.

— Надевай ночную рубашку и ложись, — уговаривал он ее.

— Не могу, — ответила она. — Рубашка лежала в чемодане, который остался в самолете.

— Тогда ложись без нее. А потом…

Внезапно Аните захотелось отплатить ему за его нечувствительность, захотелось помучить его, и она спокойно подняла на него взгляд: