Георгий Марчик - Прекрасная папиросница

— Дайте пять рублей! — быстро, как грабитель приставивший нож к горлу жертвы, сказал писатель. — Я отдам, — добавил он стыдливо. — Всего пять рублей — и я буду счастлив! Но у меня их, к сожалению, нет.

— Пожалуйста, голубчик! — сказал поэт и полез в карман. — Можете не отдавать. К чему эти церемонии? Вот это все, что у меня есть, — и он протянул тонкими пальцами два железных целковых.

— Спасибо! — сглотнув слюну, сказал писатель. — Я ведь не для себя прошу. Это для прекрасной папиросницы.

— Тем более, — сказал поэт, — не будем больше говорить об этом, дружище, а то мне уже почему-то ужасно неловко. Пойдемте лучше пить чай. Батюшки, что это? — всплеснув руками испуганно спросил он, вскакивая на ногу. — Откуда эта лужа?

Писатель тоже вскочил и от резкого движения осыпался гроздью водяных виноградин.

Писатель охотно объяснил, настроение у него поднялось. В кармане у него лежало и жгло душу — почти пять рублей. Ему не терпелось встать и побежать к прекрасной папироснице, но это было не совсем прилично. К тому же ему не хватало одного рубля. Ах, зачем он пошел в эту баню. Да еще взял отдельный номер, как какой-нибудь барин.

— Надо было выкрутить белье, — посетовал поэт.

— Я читал британскую королевскую энциклопедию, — сказал писатель, — французскую „Ларусс", но нигде не написано, что белье надо выкручивать. Его надо стирать.

— А если серьезно, — смеясь глазами и морщинами на оливковом лице, — спросил поэт.

— А если серьезно, то я просто боялся сделать ему больно, — без улыбки объяснил гость.

— Ну, тогда другое дело, — поэт кивнул. — Это резонно. Теперь мне ясно, а когда не понимаешь чего-нибудь, то чувствуешь себя дураком.

— Мне не хватает одного рубля, — с грустью сказал писатель, почему-то оглядываясь по сторонам, словно в ответ на его слова кто-то невидимый протянет ему из пустоты этот рубль.

— Так в чем же дело, голубчик, — воскликнул поэт. — Зайдите к Аносовым — они живут на этой же площадке. Я всегда при затруднениях одалживаюсь у них. Такие чудесные милые люди.

— Хотите, я подарю вам сюжет для романа, — растроганно предложил благодарный писатель.

— Спасибо, голубчик, — сказал поэт. — Я не пишу романов. Лучше я вам подарю сюжет. Например, этот. Жил на свете рыцарь бедный… Нравится?

— А дальше? — заинтересовался писатель.

— Дальше? Это все. Тема для огромного романа. Жил на свете рыцарь бедный. Разве мало? Какое поле для фантазии…

— Пожалуй, вы правы, но об этом рыцаре уже написан большой роман, — сказал писатель и тепло попрощался с поэтом.

Через две минуты писатель уже звонил в дверь Аносовых. Открыла жена Аносова — маленькая ласковая старушка Анна Иванна, считавшая себя еще сравнительно молодой женщиной. Рядом с ней стоял и улыбался ее слепой муж — детский прозаик. Писателя встретили как родного, Анна Иванна без охов и ахов вытерла лужу у его ног. Какие это оказались добрые и счастливые люди. У них не было даже телевизора. Детский писатель был не совсем слепым — он видел в жизни, только хорошее. Они напоили гостя крепким чаем с вишневым вареньем, согрели его своим участием, внимательно выслушали. Едва он заикнулся о рубле, как он уже лежал у него в ладони. Растроганный писатель рассказал о встрече с прекрасной папиросницей. Он настолько увлекся, что незаметно для себя переместился в свой рассказ и оказался в обстоятельствах, о которых он столь горячо и вдохновенно говорил.

Это уже был не рассказ, а сама жизнь. Он бежал по плохо иллюминированной улице к видневшемуся в конце ее кинематографу, крепко зажав в руке пять рублей. За ним в разрывах туч мчалась любопытная луна, беззвучно смеялись химеры, высунувшись из темных, пыльных чердачных проемов. Полы пальто его развевались. Нижнее белье его больше не стукало и не грюкало, словно оторванный край жести на крыше под ветром — оно уже высохло. Лицо его светилось мальчишеской радостью. Вот сейчас, сейчас, еще мгновенье, и он увидит ее.

Он подбежал к освещенной площадке перед кинематографом. Остановился, перевел дыхание, осмотрелся, на площадке никого не было, кроме какой-то закутанной до самых глаз в тулуп женской фигуры.

— Вы не видели, здесь была папиросница, — спросил он у фигуры. — Где она? Мы договорились с ней встретиться. Я достал для нее пять рублей, вот они, — он разжал ладонь и протянул вперед, чтобы фигура могла лучше рассмотреть деньги.

— А бес его знает, куда она ушла, — сказала фигура довольно мягким женским голосом. — Видно нашла другого клиента.

Сердце писателя пожаром охватило отчаяние.

— Что же делать? — беспомощно спросил он. — Что делать?

— Хочешь за пять рублей я дам тебе две папиросы? — сказала фигура. Она не прельщала… — она просто предлагала за его деньги свой товар.

— А кто ты? — хрипло спросил писатель. — Кто ты и почему стоишь здесь?

— Я женщина, готовая пожертвовать своей честью ради доброго дела, — ответила она. — Но в данный момент я просто сторож.

— А-а-а, — протянул писатель, одновременно размышляя, как быть — отправиться на поиски прекрасной папиросницы, или принять предложение этой закутанной в длинный тулуп фигуры. — Но я не знаю, что у тебя под тулупом? — неуверенно сказал он.

— Дома посмотришь, — сказала фигура. — Так идем? Я недалеко живу.

И они пошли. А что ему оставалось делать? Он устал и замерз.

Усталый писатель, мирно посапывая, спал на мягкой груди, похожей на две молодые луны и ему снилось, что они с прекрасной папиросницей, держась за руки, стоят на высоком берегу моря и любуются золотым солнечным кругом, пляшущим на зеленых лапах волн. Он еще никогда не был так счастлив, как сейчас, и радостно думал, что жизнь порой так удивительно похожа на прекрасный сон.

Шло время и залечивало душевные раны. Писатель с нежностью' как о ребенке, вспоминал о прекрасной папироснице. Однажды поздно вечером, когда большинство других здравомыслящих и законопослушных писателей уже мирно посапывали в своих теплых постелях, наш писатель еще бодрствовал. Много вопросов бродило в его голове: Почему так одиноко сострадание и бессильна любовь? Почему наказуемо добро?

Как вдруг в его домашней квартире зазвонил телефон. Писатель с опаской посмотрел на него и осторожно поднял трубку. Он был немало удивлен, и еще успел подумать — уж не сделал ли я чего-либо недозволенного, когда оказалось, что ему звонит участковый уполномоченный.

— Вы проявляете здоровое любопытство и гражданский интерес, — сказал он, — ко всему, что окружает нас. Не хотите ли принять участие вместе со мной в ночной охоте за папиросницами?

— Да, — не раздумывая пылко воскликнул писатель. — Хочу! Очень хочу, — подчеркнул он.