Алана Инош - Взмахом кисти

«Я не могу работать, когда смотрят», – не вытерпела она.

«Извините, я пойду, погуляю», – засмеялась девушка.

Но гулять Зоя отправилась в совсем неподходящем направлении – вперёд. Пока она не мешала, Художница продолжала переносить липы на холст – листочек за листочком, веточку за веточкой, но когда одним мазком чудесная кисть положила на картину лицо Зои, терпение лопнуло.

«Не маячь перед глазами! – устремила Художница сердитое мысленное послание вслед девушке. – Тебя на картине быть не должно».

«Ой, – сконфузилась Зоя, хлопнув себя по лбу и сияя улыбчивыми ямочками на щеках. – Я такая дура! Простите, что залезла в “кадр”».

Солнце самым наглым образом просветило её длинную белую юбку, струившуюся вдоль ног пышными летучими складками. Художница пару мгновений ошалело взирала на тёмные силуэты стройных бёдер, изящных голеней и трогательных коленок, а потом усилием воли сморгнула наваждение – благо, Зоя скрылась из виду. Исправляя испорченное место, она сосредоточенно накладывала мазки заново, пока лицо девушки не скрылось за листвой.

«Замечательная у вас кисточка», – тепло прозвенело в голове, и Художница вздрогнула.

Заложив руки за спину и вытянув шею, девушка беззастенчиво наблюдала за процессом создания картины. На угрюмо-недовольный взгляд Художницы она ответила ясной обезоруживающей улыбкой.

«Простите за наглость… Я сейчас уйду. Просто не каждый день становишься свидетелем такого чуда».

Сердиться не хотелось, хотелось ущипнуть эту пухленькую щёчку. «Никуда не годно! Журавлёнок ждёт и терпит боль, а я тут о щёчках думаю», – выругала Художница себя. На завершающих мазках кисть как-то слишком больно дёрнула из неё силы – словно кишки кто-то рванул из живота, и Художница согнулась пополам, кашляя и роняя с губ тягучую слюну.

«Что с вами? Вам плохо? – испугалась Зоя. – Держитесь! Я вам помогу… Держитесь за меня!»

Почувствовав тёплые, взволнованно-робкие объятия, Художница с трудом удержалась, чтобы не повиснуть на девушке всем телом. Земля ходила ходуном, а в липовом аромате откуда-то взялась отчаянно-тошнотворная нотка. Отстранив Зою, чтоб не испачкать, Художница исторгла из себя струйку рвоты.

«Всё в порядке… Не бойся, – еле держась на ногах, попыталась она подбодрить девушку. – Так и должно быть… Скоро пройдёт».

Пришлось сесть на траву. Дурнота, закогтившая нутро, тискала и мяла кишки, желудок, сердце, а на часах было без пятнадцати девять. Кажется, сегодня Художница немного не уложилась во временной промежуток нужного освещения, впрочем… Неважно. Кажется, на картине всё в порядке, никаких нестыковок.

Рука Зои пушистым цыплёнком пробралась ей под локоть. Девушка сидела на траве рядом, озабоченно заглядывая Художнице в лицо.

«Наверно, дело во мне, – сделала она сокрушённый вывод. – Я вам мешала… Должно быть, это как-то повлияло…»

«Сколько тебе лет?» – спросила вдруг Художница.

«Девятнадцать, а что?» – слегка опешила девушка.

«У нас с тобой только восемь лет разницы. Необязательно мне выкать, не такая уж я и старуха. – Художница, переведя дух, кое-как поднялась на ноги. – Это не из-за тебя, не выдумывай. Уже прошло, не волнуйся».

Она сама точно не знала, из-за чего ей часто становилось плохо на последних мазках картин. Самое лучшее сейчас – это поскорее лечь в постель с Любимой, чтобы восстановить силы.

«Я провожу вас… ой, то есть, тебя домой, – заявила Зоя. – А по дороге и подлечу, насколько это в моих силах».

Художница озадаченно собрала этюдник. Необычная девочка… Впрочем, рамки необычного в последнее время для неё очень сильно раздвинулись. Ей ли удивляться, когда она сама каждый вечер творит чудо? Разве Любимая – не волшебница? Художнице вдруг очень захотелось выяснить, на что девушка способна помимо телепатии. Любопытство было столь велико, что она даже решилась отложить встречу с Любимой и приняла тепло лёгкой ручки Зои на свою руку рядом с локтем. Развеваемая ветерком пушистая «ангорская» шевелюра щекотала ей плечо, играя на каких-то болезненно-тонких струнках, спрятанных глубоко внутри.

Они медленно шагали по липовой аллее, вдыхая сладко-золотистый дурман. Зоя рассказывала о себе:

«Живу с мамой, работаю продавцом в отделе косметики. Учусь заочно в медицинском колледже, изучаю сестринское дело. Очень люблю восточную музыку и танец живота, лет шесть уже, наверно, занимаюсь. Это потрясающе красивый, пластичный танец!… Сейчас как раз шла с занятия и заметила вас… Ой, то есть, тебя. Мне показалось, что ты очень интересный, необычный человек. – И, глубоко вдохнув полной грудью, томно и мечтательно добавила словно бы не в тему: – О, этот запах лип! Обожаю, когда они цветут…»

Художница больше «слушала», чем «говорила» сама, присматриваясь к Зое и изучая её. С ней она не чувствовала неловкости за свою неразговорчивость, а внутри, где-то под сердцем, рождался смешной, пушистый и лёгкий комочек неизвестного чувства. Художница боялась вздохнуть, чтобы не нарушить его, не сдавить, не причинить боль хрупкому «существу». Откуда-то выползло желание быть галантной, обходительной и обаятельной. Вот, к примеру, на ступеньках при выходе из парка… Подать руку, что ли? Или, быть может… Тьфу, как же это делается?

«Слушай, я всё никак не могла вспомнить, кого ты мне напоминаешь… Я поняла! Ты похожа на крайне отощавшего Сильвестра Сталлоне в молодости!» – выдала вдруг Зоя.

Художница даже пошатнулась от смеха.

«Это я-то – на Сталлоне?!»

«Ну да, точно! – с озорным блеском в глазах настаивала девушка. – Волосами, чертами лица и знаменитой кривой улыбкой. А ещё у тебя тёмные очки как у него в… Забыла, как тот дурацкий фильм назывался – там ещё какая-то секта маньяков-убийц топорами размахивала. Не хватает только автомата и недельной щетины».

«Сталлоне, вышедший из концлагеря», – фыркнула Художница, становясь в позу культуриста и изо всех сил напрягая хилые бицепсы.

За этой весёлой беседой время совместной прогулки истекло: старая ива под окнами дома Художницы снисходительно колыхала серебристыми поникшими прядями. Наверно, пригласить девушку на чашку чая было бы слишком нахально… Да и неправильно, учитывая то, что сердце Художницы принадлежало Любимой. Но повод пригласить её в гости тут же нашёлся сам: в кратчайшие сроки, пока они шли, небо затянули тучи, закрыв солнце серыми животами, и пролили на землю дождь. Асфальт потемнел и заблестел.