Уинифред Леннокс - Гони из сердца месть

Рамона повернулась к Гаю, принялась целовать его лицо, потом ее губы побежали вниз по его шее, потом по груди, наконец добежали до пупка и замерли в ямочке.

— Что ты делаешь со мной, Рамона! — простонал он.

— Я еще не то с тобой сделаю, — пообещала она.

И сделала. Гай едва не лишился сознания, когда крепкие пальцы стиснули его плоть.

— Смотри, это стреляет! — Рамона радостно смеялась и не могла отвести глаз от своего кулачка. — Он растет с каждой секундой!

Гай приподнялся, схватил ее за плечи и повалил на себя.

— Он хочет выстрелить в мишень, — прошептал он.

Рамона летала, она отрывалась от его тела и снова опускалась на него, все сильнее возбуждаясь. А потом Гай подмял ее под себя, и Рамона вознеслась, как ей казалось, к самым небесам.

— Я счастлив, Рамона, — наконец придя в себя, признался Гай. — Я знал, что буду вот так счастлив.

Они выбрались из постели к полудню. Гай, убирая бутылочки из-под шампанского из всех углов, неожиданно радостно воскликнул:

— Полная!

— Не может быть, — отозвалась Рамона. Она вышла из ванной, замотавшись махровой простыней до самой шеи. — А где ты ее нашел?

— Возле того кресла. — Гай указал на дальний угол.

Рамона засмеялась.

— Тогда все понятно.

— Что тебе понятно?

— Это твоя королева. Она не могла позволить себе отвлечься, боялась пропустить и не увидеть, что мы с тобой делаем. Разве ты не заметил? Она следила за нами, как… как мексиканский гриф!

— Если честно, то не заметил, — признался Гай. — Я смотрел только на тебя.

— Когда мы пили с тобой из одной бутылочки, а за нами все остальные, ей было не с кем пить. Она осталась без пары.

— Да, ты лишила ее пары, это точно.

— Я снова поступила бы так же, — заявила Рамона, подходя к Гаю и целуя его в щеку.

— Садись, — потребовал он. — Вот две соломинки. Начнем.

Они втягивали в себя слегка теплое вино.

— Теперь мы знаем, кто наш крестный отец, — объявил Гай, переведя дух.

— Кто? — встрепенулась Рамона, высасывая из соломинки пузырьки.

— Ты не знаешь? Не зна-аешь? — Гай вложил в свой вопрос столько удивления, что Рамона не мигая уставилась на него. — Ага-а, ты меня обманула.

— Я?

— А кто хвастался отличной памятью? Я поверил. А это, значит, неправда. Ты можешь и меня забыть! — Гай театрально обхватил голову руками и принялся раскачиваться на стуле. — О горе мне, горе!

— Слушай, ты вправду горе. Горе-актер. Ты переигрываешь, Гай Гарнье. Слушай внимательно. — Она держала пазу, как актер на сцене. — Его зовут…

— Его зовут… — повторил за ней Гай.

— Принц Алан де Полиньяк!

— Ура! Значит, ты согласна выйти за меня замуж!

— Да кто тебе сказал?

— Но, если ты согласилась, что у нас есть общий крестный отец, то значит…

— Значит, мы с тобой брат и сестра!

— Но ведь ты не хочешь заниматься греховным делом — кровосмешением?

Рамона уставилась на Гая, потом рассмеялась и повыше подтянула махровую ткань на груди.

— С тобой не соскучишься. Мне нравится. Ты лучше признайся, сколько заработал на рекламе этого шампанского?

— Вполне достаточно, чтобы сделать тебе предложение. — Лицо Гая стало совершенно серьезным. Как будто не он, а его двойник только что дурачился и жонглировал словами.

— Что же ты мне предлагаешь? — Рамона выпустила соломинку из губ.

— Ты еще не догадалась?

— Но ты даже не намекнул…

— Я полагал, что моя жена будет более сообразительной, — фыркнул Гай.

— Ты шутишь. — Рамона уставилась на него. — Ты предлагаешь мне…

— Выйти за меня замуж.

— Но… зачем?

— Зачем? Ты еще спрашиваешь?

Гай потянулся к ней, дернул за кончик простыни, та развернулась — и Рамона оказалась перед ним совершенно нагая. Гай поднял ее со стула, прижал к себе, она безошибочно почувствовала его желание.

Бутылочка осталась недопитой, со стола скатились яйца, которые Гай успел приготовить на завтрак. Они оказались сваренными всмятку и растеклись по кафельному полу. Гай притиснул Рамону к стене, она обхватила его ногами и наблюдала, как внизу, на кафельном полу, желток растекается, подбираясь к его голым пяткам…

Гай застонал, и она почувствовала взрыв, от которого ей стало невероятно хорошо.

— Вот зачем, теперь ясно? — со свистом выдохнул Гай.

Рамона молчала, по ее лицу блуждала изумленная улыбка.

— Я где-то читала, что в твоем возрасте мужчины гиперсексуальны.

— Такой мужчина способен доставить тебе бесконечное удовольствие. Разве ты не хочешь?

— Хочу.

— Так ты согласна?

— На удовольствие?

— На брак!

Она наклонилась к нему и крепко поцеловала в губы.

— Да, я согласна.

— Ты будешь женой винного магната!

И она стала его женой. Произошло это двадцать лет назад.

Глава третья

Кризис в середине жизни

Сердце Гая ныло и болело, стоило ему остаться наедине с собой и снова вспомнить о своем дурацком обещании. Но… как он мог не дать это обещание? Рамона вынудила его, она приперла его к стенке.

— Я не хотела бы тебя видеть…

Когда она начала произносить эту фразу, он почувствовал, как побежали по спине мурашки. О нет! Она не должна договорить ее до конца. Не должна произнести то, чего он боялся. Есть слова, которые нельзя вернуть обратно, они все равно дадут о себе знать.

— …полгода, — закончила Рамона.

Он испытал искреннее облегчение. Жена не произнесла того, чего он боялся. Она не сказала самого ужасного: «никогда в жизни». Конечно, слова — не дела, не поступки, но за два десятка лет Гай хорошо понял, кто такая Рамона. Она из тех, кто не бросает слов на ветер.

— Хорошо, хорошо! — Он поднял руку, успокаивая жену. — Как скажешь.

— Ты можешь уехать в Париж?

— Да, конечно. — Он хотел спросить, что собирается делать Рамона все это время, но ему явственно вспомнились осколки битой посуды, усеявшие лужайку за домом.

— Мы не станем перезваниваться. Освободим друг друга на полгода от общения. — Она постаралась изобразить улыбку, желая смягчить неприятный разговор. — Представим себе, что у нас — накопленный за жизнь и неиспользованный отпуск.

— Попробуем, — согласился Гай, не рискуя спорить.

И вот теперь срок этого странного отпуска приближался к концу, а Гай все чаще задумывался о том, что случится после завершения срока. Его друг доктор Уильям объяснил ему очень четко, но Уильям почти не знает Рамону, он рассматривает ее как среднестатистическую женщину, оказавшуюся в кризисе середины жизни.