Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

– Младуня, родненькая моя, – завсхлипывала Крылинка, уткнувшись дочери в плечо.

Хорошо хоть горшок с блинным тестом следом за сковородкой не полетел, а то семья осталась бы без завтрака. Он в это утро несколько задержался: у взволнованной Крылинки всё валилось из рук, да и поговорить не терпелось. Пришлось за выпечку блинов взяться Дарёне, которая от счастья даже не чувствовала последствий бессонной ночи и бодро принялась хозяйничать у печки.

– Да рассказывать-то особо и нечего, – сказала Млада, обмакивая жирный, узорчатый блин в сметану и подмигивая старшей дочке, смотревшей на неё исподлобья. Зарянка тут же потупилась и надула губы. – Жила в глухомани, где вокруг на сто вёрст нет ни души. Белогорская земля – великая целительница, грусть-тоску забирает.

Но Дарёне почему-то казалось, что супруге есть о чём поведать, просто время для разговоров ещё не пришло. Зато настала самая пора брать косы и отправляться на луг, который девы Лалады уже освящали водой из Тиши. Раннее утро дышало росистой свежестью, медовая сладость трав густо пропитала воздух; Шумилка, подмигнув Младе с Дарёной, принялась учить Лозу косить – помните, мол? Незабудка сидела в кожаной сумке на животе у Дарёны, а Зарянка в белой рубашонке весело нарезала круги по лугу, то и дело останавливаясь, чтобы присмотреться к родительнице. Когда она, застыв столбиком, настороженно взирала на Младу с потешной серьёзностью, Дарёна не могла удержаться от смеха. Потом малышка шлёпнулась в траву, но даже не пикнула.

– Такая же молчунья, как ты, – нежно прильнув к Младе плечом, сказала Дарёна, когда они отошли освежиться квасом.

Женщина-кошка, прильнув ртом к горлышку кувшина, долго пила, и капельки золотистого, ядрёного напитка скатывались по её подбородку. Она не спешила обнимать и тискать старшую дочку – давала ей время освоиться.

– Ну, как оно, сестрица? – К ним подошла Горана, чтобы тоже немного промочить горло.

Млада, за время своего отшельничества ставшая ещё сдержаннее на слова, только кивнула. Вероятно, это означало «неплохо».

К полудню работа была окончена. Шумилка с невестой улизнули «по ягоды», а Дарёна с Младой брели по дикому, заросшему осокой берегу лесного озерца. В тишине то хрустела под ногой ветка, то мягко вспархивала с ветки птица, а в паучьих сетях между стволами покачивались влипшие комары и мошки. Скинув одежду, Млада с тучей блестящих брызг рассекла воду и поплыла широкими взмахами.

– Хороша водица, – отфыркиваясь, сказала она. – Иди ко мне, лада.

Дарёна разделась до нижней сорочки, но потом, повинуясь весёлому комочку озорства и рдея под одобрительным взглядом Млады, сбросила и её. Волны обняли её, прибрежные водоросли скользко защекотали, а потом её тела жадно коснулись ладони супруги. День дробился солнечной рябью на поверхности воды, губы жарко прильнули к губам, а ветерок прохладно обдувал мокрые волосы. Это разумелось само собой, вплеталось в полуденный венок из кувшинок, смеялось лесным эхом и звенело птичьей песней в зелёной чаще.

Вжавшись спиной в траву, Дарёна впитала в себя голодную страсть Млады – всю до капли. Наслаждение было коротким, но острым, как крик; погрузившись в ослепительную вспышку, они долго не размыкали объятий – дышали друг другом и проверяли прочность воссоединения.

– Давай хоть оденемся, а то Зарянка уже через проходы вовсю бегает, – со смехом прошептала Дарёна. – Ещё застукает…

Но разъединяться было до дурноты невыносимо и невозможно, точно они срослись между собой – до последней жилки. В них тёк один и тот же звенящий летний хмель, сливая их души и тела в единое разнеженное на солнышке целое.

Сенокосные дни сплетались в душистый венок. Работая плечом к плечу с супругой, Дарёна не чувствовала ни усталости, ни лени, только полное единение с нею. Они понимали друг друга с полувзгляда, с полумысли; Дарёна сама научилась молчать, чтобы лучше слышать душу Млады. Первый ненасытный пыл от долгожданной встречи поулёгся, и в их отношениях проступила трепетная бережность и тёплая, как летнее солнце, близость. Молчание не разделяло их, а, напротив, связывало звонкой стрункой.

Они лежали ночью на сеновале, глядя на звёзды. Мерцающая бархатная бездна затягивала Дарёну в свою глубину, и только дыхание Млады рядом напоминало о земном.

– А что было там… за гранью пяти телесных чувств? – спросила она. – Когда твоя душа была там… Ты что-то видела?

Женщина-кошка лежала, закинув руки за голову и покусывая стебелёк жёлтого донника. Небо отражалось в её глазах, ставших вдруг неземными, странными и далёкими – у Дарёны даже холодок пробежал по лопаткам от их тёмной глубины.

– На земле, наверно, прошло несколько мгновений, – проговорила она наконец. – Но мне эти мгновения свободы показались веками. В Озере не было ничего, только пустота и изнуряющий холод, но вот потом, когда вы меня освободили… – Млада смолкла, и звёздный свет серебрил кончики её ресниц. – Всё это очень трудно передать теми словами, которыми я располагаю здесь и сейчас. Мне кажется, там душа разговаривает на совсем другом языке, гораздо более богатом и сложном. Знания остались, а вот слова… Их досадно мало.

– И всё-таки? – Дарёна приподнялась на локте, вкрадчиво наматывая на палец чёрные кудри супруги. – Ты видела Лаладу?

– Лалады уже нет в Яви, с нами остался только её дух – то, что мы называем Светом. Её частичка сияет в каждом из любящих её людей.

Эти слова прозвучали гулко и неожиданно, словно гром, и Дарёна ощутила спиной дуновение иномирного холода.

– Но как же… Ведь я видела её, когда меня ранило стрелой, и Лесияра лечила меня на источнике, – пробормотала она, вспоминая. – Светлая дева в венке… Она поцеловала меня.

– Её дух ты и видела. – Млада устало закрыла глаза, словно ей было трудно подбирать выражения. – И разговаривала с ним через ту частичку Лалады, которая в тебе есть. Как бы это сказать?… Боги присутствуют в созданных ими мирах в разной степени. Коли это молодой, новый мир, то степень первая: создатель помогает людям, участвует в их делах, учит их, направляет, говорит с ними. У старших миров – вторая, третья степень и так далее: люди в них уже живут сами, но ещё чувствуют связь со своим творцом. Нашу Явь создал Род, а потом ушёл творить другие миры, оставив здесь своих детей – Лаладу, Марушу, Ветроструя, Светодара, Огунь… Он уже почти не присутствует в Яви, потому мы и зовём его уснувшим. Но он не уснул, у него просто уже другие заботы… далеко от нас. Лалада с Марушей – самые старшие из всех его детей. Они учились здесь, в отцовском мире, а потом пришло для них время подниматься на новую ступень – создавать свои миры. У Маруши это была Навь, а у Лалады – Инеявь, то есть, «Иная Явь». Лалада справилась хорошо, а Маруше пришлось с Навью помучиться, залечивая дыры… Поэтому она проложила эти проходы. Но теперь и у неё всё получилось. Навь больше не подпитывается от Яви через хмарь, миры разъединились.