Изо всех сил - Алексей Николаевич Котов

Мама была готова к спору, но на этот раз отмолчался я… Я положил письма в шкаф, запер его на ключ, а ключ демонстративно положил в карман.

Вечером, за ужином, предварительно бросив на свою сноху гордый взгляд, мама насмешливо сказала, что «ее сын – благородный человек». Я со звоном швырнул ложку на стол. Еще секунда и я бы грохнул по нему кулаком. Наверное, у меня был довольно грозный вид. Наташка перестала есть… Мама поморщилась, но все-таки сменила тему. Она принялась рассказывать о полуторагодовалом крохе с огромными глазами и длиннющими ресницами. Однажды малыш разбудил ее ночью и сказал, что ему страшно. Крохотный человечек смотрел так доверчиво, так испуганно и с такой надеждой, что это просто не могло не вызвать улыбки. Увлеченная своим рассказом мама, наконец-то улыбнулась и сама… Напряжение за столом спало и исчезло без следа.

Нет, мама не была злой свекровью. Она умела заразительно смеяться, в подавляющем большинстве случаев была проста в общении, но… Мама была очень красива в молодости. Удивительно красива!.. И, наверное, как и все красавицы, капризна. А еще она была готова в любую секунду броситься на защиту своего малыша. Конечно, малыш давно вырос, но только не в ее памяти…

Потом родилась Женечка. Наташка не всегда успевала справиться с делами, и тогда мама занимала ее место на кухне. Уже теперь, вспоминая лицо матери, я не могу удержаться от улыбки – только слепой не смог бы прочитать на нем выражение «а вот для меня сын важнее внучки! Нет, это было не часто, но все-таки это было. Были и упреки снохе, был и шепот на ухо сына, мол, «она ничего не успевает!..»

Мама привыкала к внучке медленно и только когда Женечка научилась ходить, то есть упрямо следовать за бабушкой, та «сдалась». И – я уверен! – она наградила девочку, удивительно похожую на ее сына, не меньшей любовью, чем любовь к ее отцу.

«И была ночь, и было утро…»

Однажды я застал маму возле шкафа. В ее глазах светилось чувство едва ли не совершенного греха.

«Подумаешь, мы уже три года живем вместе! – легко прочитал я в ее взгляде. – Мы уже привыкли друг к другу и что плохого в том, что…»

Мама перевела взгляд на дверцу шкафа. Да-да!.. В ее взгляде было что-то определенно воровское. Она очень хотела хотя бы скользнуть глазами по строчкам тех Наташкиных писем.

Наверное, я улыбнулся так, что предчувствие греха вдруг оборвалось, и мама отвела глаза. Она вздохнула и сказала, что не стоит так долго хранить «письма с такими адресами». Мама немного подумала и добавила – в отличие от прошлого раза совершенно серьезно – что я «действительно благородный человек». Она сказала это даже с гордостью за меня. Ведь она была красивой и очень гордой. И она была женщиной…

Уже ночью я вспомнил ее слова. Я вдруг понял, что дело совсем не в благородстве. Просто в моих мозгах не умещалась мысль, а точнее желание, прочитать Наташкины письма. Почему так?.. Я никогда не думал об этом. Но, на мой взгляд, благороден тот, кто хотел бы сделать это и боролся с собой. Благороден тот, кто, сдерживая себя, рассуждал о морали и нравственности, а когда ему становилось совсем трудно, опирался на некий закон «Так нельзя!» Но почему нельзя?.. Как долго это нельзя?

А я просто забывал о письмах. Забывал так, словно их не было. Наташка была всегда рядом, а большего мне не было нужно…

Прошло много лет. Однажды в поезде я выслушал трагичный монолог человека о своей жизни: он прожил с женой пять лет, а потом она ушла к другом… К тому, кого она любила раньше. Я видел в глазах рассказчика два чувства: и безмерную любовь к женщине, и почти такую же ненависть.

Мы разговорились… Наверное, подобные диалоги требуют личных примеров и я упомянул Наташкины письма. В глазах собеседника появилось недоумение. Он не поверил, что молодая, только что вышедшая замуж молодая девушка, может принести с собой «такие письма». Во мне что-то дрогнуло и я впервые – впервые и спустя много лет! – вдруг сам словно со стороны взглянул на все. Действительно, если бы о таком поступке мне рассказал кто-то другой, я бы удивился. Но потом я вспомнил глаза Наташки и помимо воли улыбнулся…

Я довольно путано заговорил о том, что, наверное, талант и любовь очень похожи. Но талант – это высшее проявление искренности. А если это так, то не стоит ли за талантом и любовью некая высшая и необходимая мера открытости человека?.. С другой стороны разве «не видеть» или попросту «не хотеть видеть» это синоним «не знать»?.. Весь парадокс ситуации с письмами Наташки заключался в том, что я «не видел», – не хотел видеть! – ее письма, но в тоже время, как никто другой, я знал Наташку.

Наш дальнейший разговор с незнакомцем вдруг стал почти враждебным. Мой собеседник сказал, что я все придумал. По его убеждению поступок моей жены был либо крайне глупым, либо крайне хитрым. Любая женщина бережно хранит свое прошлое.

Я легко согласился с последним утверждением. Например, Наташка ничего не рассказывала о себе, а я никогда не расспрашивал.

Незнакомец спросил, что было в письмах. Я молча улыбнулся и пожал плечами… Мой собеседник посмотрел на меня как на сумасшедшего. А я вдруг почти физически почувствовал, как шекспировская трагедия в его душе, – та самая, о которой он недавно мне рассказывал, и которая казалась ему высшим проявлением человеческой сущности, – вдруг лопнула, как упавшая на пол елочная игрушка. Интриги, составляющие ядро его жизни, споры, бесконечные выяснения отношений, измены, – все это вдруг показалось нам обоим мелким и незначительным… Как осколки на полу.

Незнакомец чуть подался вперед, приблизив ко мне напряженное, потемневшее лицо, как-то странно усмехнулся и шепотом спросил:

– Что, Бог есть любовь, да?..

Я не знал, что ответить. Точнее говоря, я знал ответ, но меня смутил тон, каким был задан вопрос.

– Да бросьте вы!.. – собеседник взмахнул руками так, словно отгонял наваждение. – Придумаете тоже!..

Наш разговор закончился. Вскоре незнакомец покинул купе. Я слышал, как он недовольно что-то ворчал себе под нос, а уже на выходе несколько раз ткнулся углами громоздких чемоданов о такие же углы.

Ночью я долго размышлял над последним странным вопросом незнакомца: «Бог есть любовь, да?..» Удивительно, но он спросил меня так, словно я сам придумал это. Причем я,