Мэри Поппинс для квартета (СИ) - Тур Тереза

Оба тенора смотрели на бумажку с таким видом, будто хотели испепелить ее взглядом. И даже мысль о том, что сумма должна быть в два раза меньше, их не впечатлила. Сколько же там было?

— Должна. Но не будет. И имейте в виду — придется нанимать пиарщика. Толкового. Это чуть меньше. Но тоже вполне приличная сумма получается.

— И что же вы посоветуете? — спросил Лев.

— Я? Молодой человек, кто я, чтобы давать вам советы.

— Самуил Абрамович, — укоризненно протянули солисты хором.

— Ну, во-первых, сделал бы так, чтобы барышня подписала документы о неразглашении. Чтобы глупой мысли как-то вредительствовать дальше не возникло. Думаю, с этим помочь мы попросим господина Томбасова. У Олега Викторовича просто призвание вести подобные переговоры. И я поприсутствую. Для красоты.

Все посмотрели на Леву. Он кивнул.

— Во-вторых, — продолжил адвокат. — Если бы я задался мыслью, куда мне потратить деньги, которых у меня вдруг стало неприлично много, я бы обратил внимание на людей рядом. Которые помогают. Которые решают проблемы. Узнал бы, в чем они нуждаются. Если ли у них долги, которые их изводят.

— Самуил Абрамович, — подскочила уже я. — Перестаньте, пожалуйста.

— Может быть, выписал премию чудесной девочке, что занимается продвижением вашей группы на просторах Интернета и делает это с большим успехом, чем фирма, которая у вас нанята. И которой вы платите просто неприличные деньги. И договор с которой, несмотря на снесенные данные, вы не разорвали.

Вокалисты переглянулись. Потом уставились на меня. Требовательно. Я разозлилась:

— Перестаньте, пожалуйста, Самуил Абрамович. Это просто унизительно. Я сама решу свои финансовые проблемы. А что касается Маши — парни оплачивают ее занятия вокалом и доской. — Я сказала это и потряслась тому, каким неприятно- скрежещущим может быть мой голос. Даже не специальным-учительским, размеренно-мерзким. А чем-то уже похуже. Жаль только, что это не произвело на адвоката ровным счетом никакого впечатления. Он смотрел мне прямо в глаза и снисходительно улыбался. И я, кажется, понимаю, чье распоряжение он выполнял. И от этого на душе становилось еще гаже. А парни начали беззвучно общаться. Глаза в глаза. И были явно смущены, словно их в кучку чего-то неаппетитного носом потыкали.

— Ах, Олеся Владимировна, — между тем проникновенно говорил адвокат. — Вы понимаете, что этим вашим «я сама», вы просто разбиваете нам всем сердце. Да, молодые люди. Не забудьте, пожалуйста, оплатить эксплуатацию восхитительной Клеопатры в клипе.

Я вскочила. Это бесцеремонное вмешательство в мою жизнь, в мои финансы и в мои проблемы не просто бесило. В груди у меня просто растекся пожар, готовый выплеснутся на всех, кто окажется рядом. ДА такой, что я просто полной грудью вздохнуть не могла. Эх, давненько меня так не прикладывало. Чтобы я просто кинуться и загрызть хотела. И что делать в таких случаях? Надо бегать. Чтобы ни один… кто-нибудь не пострадал.

Поэтому я просто ушла. Нет, не убежала — еще не хватало. Но шагала достаточно широко. Вот мне просто все кипело. Деньги. Без них же никуда. И я словно попрошайка, пробравшаяся в богатый дом. Платьице мне, доску для девочки. А что — вполне же можно пошиковать, тем более что мои финансовые проблемы…

Так, Олеся. Стоп! Прекрати.

Но остановиться я уже не могла. Все эти удушающие финансовые обязательства, деньги, которые надо отдать. Работа, работа, работа. И дикий страх, что одним утром ты просто не сможешь под девизом: «Волка ноги кормят»… А тут — недовольны они моим «я сама». Да я бы сдохла за этот год, если бы не жила по такому принципу. А тут — так легко, так небрежно. Давайте премию дадим и это все решит. Проявим жалость к Хаврошечке. Как же БЕ-СИТ!

21-3

Пришла я в себя только в самом конце участка. Поняла, что уселась на траву и привалилась спиной к забору. Дышу как загнанная лошадь. И все никак не могу вдохнуть полной грудью. И даже расплакаться сил нет. Хотя слезы кипят на глазах.

Ко мне, ломясь через кусты как молодая кобылица — с тем же шумом, принеслась моя кошка. Запрыгнула на колени. И стала шершавым, щекотным языком вылизывать щеки.

— Рррррр! — ругалась она. И на меня, и ка всех остальных.

— Клео… — я обняла ее и наконец расплакалась.

— Олеся.

Вот Лев, хотя был значительно больше кошки, но пробирался гораздо тише.

— РРРрррр, — сообщила ему сфинкскина, злобно прядя ушами.

— Ты все-таки совершенна, — ответил ей Лев и погладил.

Лютый зверь в приступе ярости удивленно посмотрела на меня:

«И что с этим блаженным, страх потерявшим делать?» — читалось в ее взоре.

— Послушайте, — я без сил откинулась назад и прикрыла глаза, словно надеясь, что слезы перестанут литься. — Мне кажется, если человек уходит, он желает побыть один.

— Я бы тоже хотел расплакаться, — сообщил мне певец. — Но… несмотря на раскачанную эмоциональную составляющую — не получается. Увы.

— Вы слышали, что я сказала? Один — это значит никого вокруг, — злобно ответила я.

В ответ он подогнул свои длинные ноги, уселся по-турецки и тоже прикрыл глаза.

Теперь зарычала уже я.

— А вы спустите на меня свою Клеопатру, — чуть улыбнулся он. — Пусть загрызет. Чтобы я никому не мешал жить, не докапывался, не продавливал концерты в отпуске, ни с кем не ругался.

— И не был таким совершенным, — проворчала я. — Не надейтесь. Ребята не простят. Я уж молчу про поклонниц.

— Вы думаете? — скептически поинтересовался Лев.

Я даже глаза раскрыла, чтобы посмотреть на него с осуждением. Вот что за кокетство. Поизучала. Нет, слишком много горечи в глазах, слишком мало огня. И сложно предугадать, поможет ли отпуск ему. Или эти две недели загонят его в депресняк еще больше. Сложно.

— Можно вопрос, — Лев не открывал глаз.

— Можно.

— А с чего ты так завелась. Тебе предлагают решение проблемы — причем не как подачку или милостыню. Ты это честно заработала. Чего беситься и пугать бедного Самуила Абрамовича? Сидит теперь у нас на кухне, таблеточки пьет.

— Он-то при чем, — проворчала я. — Всяко же распоряжение выполнял.

— Олеся, почему.

— А черт его знает, почему, — нахмурилась я. — Вот сейчас тебя слушаю — и, действительно, что такого. Ну, заплатите вы, не пойми с чего мои долги. Только лишь потому, что для вас сумма смешная. А для Томбасова — так и вовсе. Нелепость.

— Ты меня не слышишь.

— Более того, я не хочу и разговаривать на эту тему.

— Слушай, — Лев с диким восхищением посмотрел на меня. — Я всегда считал, что я — самый упрямый человек в моем окружении.

— Ты себе льстил. Как и твое окружение.

— Это гордыня.

— Ты еще заговори, как психолог.

— А ты ходила к психологу?

— Ага. Она у нас в «каморке, что за актовым залом».

— Репетировал школьный ансамбль, вокально-инструментальный, под названием… — с явным удовольствием запел Лев.

— «Молодость», — закончили мы с ним хором.

Ну надо же. И он Чижа знает.

— Что тебя удивляет? Что я слушаю не только Баха?

— Почему же только Баха. Есть еще Вагнер и Григ.

— Да и вы, Олеся Владимировна, не только «Учат в школе, учат в школе, учат в школе» поете. Так что сказал психолог?

— А? Что надо меняться, быть более мягкой, более нежной… Тогда и жизнь будет развиваться по другому сценарию.

— «Пожалуйста, будь послабее».

— О. «И я подарю тебе чудо запросто». Понимаете, Лев. Мне оно не надо. Вот серьезно.

— И что ты сделала, когда услышала совет от психолога?

— Подумала: какое счастье, что я не такая. И как я себе нравлюсь такой, какая есть. И вот что точно не собираюсь делать — так это меняться. И больше к ней не обращалась.

Лев громко, от всей души рассмеялся.

— Что? — нахмурилась я. А Клеопатра посмотрела на мужчину многообещающе.

— Ты знаешь, я в какой-то момент пожалел, как впрочем и каждый из нас… Ну, кроме Ваньки, конечно. Что у тебя все так легко, так гармонично определилось с Томбасовым.