Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии

Настасья представила себе Екатерину Лисицыну и испытала прилив безосновательной ревности, который ей с трудом удалось подавить.

Далее Таня поместила перепечатку из итальянского журнала „Дон Жуан“. Какие замечательные советы для потенциальных соблазнителей! Чтобы вернуть себе хорошее настроение, Настя прочитала их вслух. А Евгений весело комментировал.

— Давайте вашей партнерше проявить инициативу. Может быть, она сама предложит уединиться в каком-нибудь прелестном месте.

— В сгоревшей „хрущевке“, например.

— Вино или другой пьянящий напиток — ваш верный союзник. Кофе тоже может составить часть сценария.

— Да уж, кофе для дамы, что для кошки — валерьянка. Правда?

Она не ответила и читала дальше:

— Если есть возможность вместе принять душ или ванну — используйте ее Это открывает новые просторы.

— Еще лучше — лесное озеро. Там так просторно!

— Если женщина не хочет обнажаться полностью, не настаивайте. У нее есть свои пожелания и прихоти. А туфли на высоком каблуке и чулки не препятствуют, а способствуют.

— У моей женщины самый эротический наряд — перламутровый платок.

— Начинать раздеваться лучше с нижних частей одежды.

— С ковра на полу, например.

— „Темнота — друг молодежи“. Но не полная темнота, а полумрак.

— Тут мне нечего возразить…

— Когда задуманное начинает свершаться, как можно более затягивайте все предварительные этапы, сдерживайте себя из последних сил…

А ночью Насте приснился кошмарный сон. Она пыталась, но не могла проснуться.

Окровавленная голова Ростислава смеялась и гневно сверкала глазами. Сама Настя претерпевала страшные метаморфозы.

…Сначала она была Юдифью, прекрасной девственницей. Она несла огромную корзину с фруктами, головками сыра и круглыми хлебами. Внезапно над корзиной появилась голова. Она смотрела остекленевшими глазами и вдруг заговорила: „Ты поплатишься…“

… Тончайшие шелковые покровы парили, как перышки в небе, как перистые высокие облака. Настя — Саломея, танцевала, извивалась по-змеиному, чувствуя каждый мускул своего тела, старательно вырисовывая траекторию каждого своего движения. А вокруг гремел пир, лилось из бурдюков лучшее вино, невольники разносили блюда с яствами. Темнокожая девушка подносила ей блюдо. Настя внезапно останавливалась и замерла, как статуя, во вдохновенной позе. На блюде лежала голова и смотрела на нее восхищенным и в то же время осуждающим взором.

… Она — несчастная Матильда, ехала в карете и держала на коленях завернутую в белоснежный плат отрубленную голову своего возлюбленного. Эта скорбная поклажа казалась неестественно тяжелой. Такой никогда не бывала голова Жюльена, когда она лежала у нее на коленях, а она в упоении перебирала его черные густые кудри.

… Огромная спальня времен Ренессанса была наполнена мертвенным светом. Настя стояла на коленях, смиренно сложив ладони, и смотрела полными слез глазами на стеклянный сосуд, доверху наполненный спиртом. В сосуде плавала голова ее любовника. Ее поставил в спальне муж и запер двери и окна, чтобы этой ночью никуда нельзя было ни выйти, ни скрыться. И она не в силах была заставить себя не смотреть на страшный сосуд, и не чувствовала себя настолько безумной, чтобы разбить его. У нее не было иного выхода, чем стоять на коленях и молиться, взирая в навсегда закрытые глаза:

— Боже мой, прости меня. Прости меня.

Наконец Насте удалось пробудиться. Она с трудом открыла глаза. Высокая подушка под спиной казалась набитой камнями. А в большое незашторенное окно смотрела… отрубленная голова. Она плавала в невесомости. И Настя узнала черты Ростислава.

— Нет! Нет! Не надо! — в ужасе закричала она. — Нет!

— Успокойся… Настенька, милая моя, что с тобой?

— Там — голова. Я видела лицо. Эти глаза. Я узнала его! Нет!

— Тише, это просто полнолуние. Ох, черт, я забыл задернуть шторы. Ну все, родная, все… Я с тобой.

— Ой! Больно! Мне больно! Мне страшно… Спаси меня…

„Вольво“ мчал по ночной Москве, не встречая на своем пути ни преград, ни светофоров: все они мигали предупреждающими и тревожными янтарными глазами, освещая желтые листья на деревьях и на тротуарах.

Шел мелкий дождик. Отсветы расплывались на асфальте, будто зажженные бакены, а не светофоры.

Желтый — это не цвет измены, это цвет боли и страдания. Желтый — самый страшный цвет.

Евгений вел машину так быстро, как, наверное, не смог бы и водитель „скорой помощи“ с сиреной.

Огромное здание было освещено, как показалось Насте, тоже желтым светом. В приемном покое ее быстро осмотрели и перевели в предродовую палату. Она успела заметить, как Евгений о чем-то договаривался с администрацией. Наверное, о том, чтобы после родов ее с ребенком положили в отдельный платный бокс. Она не слышала его слов, даже обращенных к ней.

— Настенька, я хотел присутствовать… Но они говорят, что все случится очень скоро, что я просто не успею переодеться в стерильную одежду. — Он тихонько сжал ее ладони, похолодевшие пальцы. — Ты держись. Я буду здесь. Ты помни, что я здесь, совсем рядом.

Настя ничего не ответила, потому что боль отключила мозги, превратив ее в тупое страдающее создание.

Акушерки и медсестры умыли ее и переодели в чистую рубаху, похожую на те, в которых возводят на плаху. Она ничего не замечала, катаясь по кровати и кусая до крови губы.

Появилась женщина в белоснежном одеянии с красным крестом на головном уборе и, что-то шепча, осенила Настю крестным знамением.

Краем сознания Настя уловила, что это монахиня, усмирившая плоть и никогда не рожавшая сама, но пришедшая облегчить ее страдания.

Монахиня не мешала медицинским манипуляциям. Она стояла чуть в стороне и произносила слова. Странно, но Настя слышала их. Ее душа была способна в этот час слушать только молитву, словно отделяясь от тела, которое корчилось в непереносимых муках.

„Дева прекраснейшая, мудрая, пречудная, святая великомученица Екатерина! Всю эллинскую мудрость совершенно изучивши, ораторское искусство и философию, и врачебную науку хорошо узнав, просвещения большего ты возжелала, уверовав же во Христа, в видении узрела Предвечного Младенца на руках Его Пречистой Матери, даровавшего тебе перстень бессмертного обручения с ним. Лютые затем муки претерпев, тяжкие удары и жестокие раны, и мрак темничный и членов раздробление на колесах, силою Христовою ты от всего этого исцелена была. На казнь же идя, так молилась ты, великомученица преславная: „Господи, Иисусе Христе! Тех, елицы призовут мною всесвятое имя Твое, исполнит во благих прошение всего, еже на потребу им, да от всех воспевается величие Твое вовеки“. Женам, мучимым болезнями рождения и на помощь Тебя призывающим, заступление являя, ты, Екатерина святая; поэтому и ныне с любовью и благоговением молящихся тебе, и с верою теплою, и слезами от всего сердца прибегающих к тебе жен, не отринь, поспеши им на помощь и освободи их от трудных родов, чтобы, родивши детей, оне в страхе Божием воспитали их, благодаря тебя, Екатерина преславная, за помощь, явленную им, и славя за тебя Бога со всем домом их. Аминь“.