Злой Морозов для Алёнушки (СИ) - Ann Lee

Дура!

Ведь кто угодно мог быть на моём месте. Какого хера вообще запёрлась сюда, в нашу глушь.

Сплёвываю и шваркаю дверью. Оглядываюсь по сторонам, опять прислушиваясь к звукам.

Тихо и белым-бело, куда ни глянь.

Ловлю своё отражение в окне машины.

Борода, волосы, плечи, всё покрыто снегом, так что в реале, с пьяных глаз, примешь за йети, не то, что за Морозко.

Ох, тётка Маня, накаркала ты!

Обхожу машину и сажусь за руль, кидаю взгляд назад.

Спит.

Алёнушка, ёптить!

3."Ёкарный бабай, Алёна!"

Мне снится странный сон, что вокруг всё белым-бело, хрустко, сверкающе, и совсем не холодно.

Наоборот, мне так хорошо, тепло и мягко.

Я лёгкая и пушистая, как тот снег, что повсюду. Я падаю вместе с ним, но земли так и не достигаю, с каждым разом взмываю в белую хмарь, ловя снежинки языком, и глотаю их, совсем не боясь простыть. И на вкус они фруктовые, сладкие, сочные…

А потом внезапно падаю на землю, и меня придавливает чем-то тяжёлым, так что я вздохнуть не могу.

Разлепляю глаза, но понимаю, что всё ещё сплю, потому что, на меня сверху сердито смотрит… Морозко! Да тот самый, как в советской сказке. С белой бородой и кустистыми бровями.

Только вид у него несказочный совсем, и ни разу не дружелюбный, как положено всем добрым героям. Это не тот Морозко, от которого я ждала помощи, замерзая в машине. Нет. Этот оказался злым и грубым, а ещё лапал меня за зад, когда нёс в свои тёплые сани. И ругался так забористо, что у меня уши в трубочку сворачивались, и всё время что-то хотел, что-то требовал.

Странный какой-то.

Ворчал, хмурил свои косматые брови, а из-под них глаза карие, добрые. Да и руки у него сильные, ладони широкие и горячие, а сердце так гулко билось в груди, когда к себе прижал, и пахло от него вполне по-человечески и по-мужски. Бензином, ментолом и потом. И почему-то очень притягательно для меня. Хотелось прижаться теснее к широкой груди и греться дальше, положить голову на плечо. И чтобы он не ругался, а спел мне что-нибудь, своим низким красивым баритоном.

Нам с Федькой, папа, в детстве часто пел.

Но этот не пел. Закутал меня в свою шубу, терпко пахнущую им самим, и уложил в свои сани, и так мне стало уютно и хорошо, что я провалилась в это тепло, думая о том, что, наверное, у Морозко, что-то случилось, раз он превратился в такого грубияна.

Голова немного кружилась, и я прикрыла глаза, вспоминая вальс снежинок, и в их неспешном танце, то и дело, всплывало его хмурое лицо. Я тянулась к нему, чтобы разгладить эту глубокую морщинку на его лбу, и каждый раз оно растворялось в снежной хмари, неуловимое и неизменно строгое.

А потом как-то резко всё прекратилось.

Стало тихо и душно.

Глаза открыла. Ещё и темно.

Где я, непонятно. Но то, что это реальность, сомневаться не приходиться. Ни тебе причудливых видений, ни снега сладкого и тёплого, ни…Морозко красивого и сурового.

Вся та восторженная галиматья, навеянная коньяком, моментом выветрилась из моей головы.

Ёкарный бабай, Алёна!

Так, папа говорил, когда я влипала в очередную передрягу. А влипала я в них часто.

Ох, папочка, опять твоя доченька по самые помидоры вляпалась.

Только сейчас поняла, что не могу пошевелиться, вообще, как младенец спутана, каким-то жарким одеялом.

Божечки!

Ничего не видно, ни звука вокруг, только запах знакомый, не пойму что это. Что-то тёплое из сна.

- Эй, - почему-то шёпотом проговорила я в темноту. – Тут кто-нибудь есть?

Темнота не ответила, но рядом, явно кто-то пошевелился. И от этого стало так страшно.

- Эй, - решилась прибавить громкости и попыталась дёрнуться, да только не рассчитала и свалилась.

Оказывается, я лежала на чём-то невысоком, но неожиданное падение оказалось малоприятным. Тело надёжно было защищено одеялом, а вот голова, лицо.

В общем, шмякнулась я лбом обо что там, об пол, наверное, не видно же ничего, неожиданно и больно.

- Ой-ой-ой! – завыла, забившись всем телом, в желании дотянуться до раненого места и вдруг распуталась.

Скоропостижно обретённая свобода обрадовала так, что я забыла о боли, и замерла, ощупывая себя, в желании убедиться, что всё на месте.

Руки, ноги целы.

Одета.

Голова немного болит, то ли от удара о пол, то ли от коньяка. А может, всё разом.

Хочется пить, но терпимо.

Рядом кто-то мягко приземлился, муркнул, вмешиваясь в мою самодиагностику, и я слепо посмотрела в ту сторону.

Кот или кошка.

- Кис-кис, - позвала навскидку, протянув на звук руку.

Мягкая башка боднула меня совсем с другой стороны. Я почувствовала, как прижалось горячее шерстяное тельце к моему боку, и в пространство полилось громкое урчание. Я на ощупь, провела по мягкой шёрстке, громкость добавилась, и трение тоже стало интенсивным.

- Хороший, хороший, - гладила я невидимого кота, забыв совершенно, про своё положение.

А ведь я, не пойми где. И как я сюда попала?

А вдруг это Борис, приехал и спас. И сейчас я у него?

Чушь, конечно!

Он и знать не знает, какой я ему сюрприз решила устроить.

Ну а с другой стороны, вдруг Федька, не дозвонившись до меня, позвонил Боре, всё ему рассказал, и тот пустился, преодолевая метель на мои поиски. Нашёл меня, замёрзшую, без сознания, и привёз к себе. А сейчас уже ночь.

Я не заметила за своими внутренними рассуждениями, как уселась по-турецки, а животинка улёгся в ложбинку между ног, млея под моими руками.

- Надо идти на разведку, - сказала я вслух, аккуратно поднимаясь, покачнулась, дезориентированная в пространстве, чувствуя, как одеяло, в которое была замотана, кольцом лежит возле ног, аккуратно его перешагнула.

Но первым делом надо найти, где здесь выключатель. Не блуждать же в темноте.

Короткими шажочками, сжимая в руках урчащий комок, я двинулась… куда-то, в общем, двинулась.

Но, как ни странно, препятствия на моём пути всё никак не возникало, да и глаза привыкли к свету, стали худо-бедно различать более густые тени предметов. И я сделала вывод, что я просто напрямик преодолела ту комнату, в которой находилась, а сейчас, видимо, в коридоре.

- Вот бы мне твоё зрение, - проговорила, урчащему коту.

Кот уркнул громче, как будто соглашаясь со мной, и спрыгнул с рук.

- Эй, не уходи! - жалобно вышло из меня, но урчание удалялось, и я поспешила за ним, тем более что глаза уже более-менее привыкли к темноте, и я могла различить палитру чёрного и серого. Впереди как раз виднелся отличающийся по цвету чёрный прямоугольник, наверное, выход. И если судить по звукам, кот шмыгнул туда.

Но как только я подошла ближе, раздалось недовольное низкое ворчание.

- Сгинь, зараза!

Я замерла на месте.

- Кто зараза? – спросила я темноту. – Я?

Послышался скрип, потом недовольное шипение кота, и наконец, зажёгся свет, опаляя меня до слепоты. Я зажмурилась, успев выхватить огромный силуэт, и от страха попятилась назад.

- Проснулась, алкашка-Алёнушка, - услышала над собой, хриплое и насмешливое, и, прежде чем вспомнить этот красивый баритон, узнала запах.

Ментол и бензин.

Прищурила один глаз, посмотрев на высокий силуэт мужчины.

Морозко из моего сна!

За первым открылся и второй глаз, я уставилась на него, робея и изумляясь одновременно.

Хмурый и заспанный, на меня недовольно взирал огромный, по пояс голый мужик. Он упёр руки в бока, нависая надо мной, недовольно разглядывая, и кривил в косматой бороде свои губы. Мышцы на его груди и плечах, ходили тугими жгутами, а на животе, отчётливо виднелись кубики. А ниже я не стала смотреть, мне и этого хватило, потому что ниже, были тонкие пижамные штаны, и…и мельком всё равно глянула, и щёки обожгло жаром.

Как-то анатомично всё там у него. Прямо вот видно хорошо.

Наше переглядывание прерывает скрипучий мяв кота.

- Брысь, Люська! – хрипит этот великан, не сводя с меня хмурого взгляда.