Георгий Марчик - За денежкой

А потом началось непонятное. Перестройка, черт ее дери. Его все чаще критиковали на летучках. Не ставили на полосу его фельетоны. Короче, выжили. Вернее он сам вовремя смекнул, что лучше убраться подобру-поздорову — не ровен час, случится худшее — выкинут, как отслужившую свой век тряпку. Ушел на вольные писательские хлеба Вольные то они вольные, да не слишком сытные. Вот и приходится, высунув язык, мотаться по выступлениям.

— Скажите, это правда, что диктор телевидения Галина Федорчук была любовницей первого секретаря? — спросили его. Шептуновский встрепенулся — приятно, когда ты знаешь больше других.

— Да, конечно. Когда он попал в автомобильную аварию, то единственный человек, которого пустили к нему в больницу, была она. С чего бы это? — и он гулко хохотнул, этакий добродушный дядя снисходительный к чужим слабостям.

По дороге в гостиницу сатирик Градов с наигранным оживлением заявил: «На сегодня, товарищи, отстрелялись!».

— Послушай, — мрачно сказал Гусаров, — почему ты отметил только одну путевку?

— Потому что выступили один раз, — потускнев, сказал Градов. — Кончай, Гусаров, ты же знаешь, я на такие проделки не иду.

— Ах, скажите какой чистюля. Они сами сняли второе выступление — пусть оплачивают. Везде такой порядок. И нефуй нам заниматься благотворительностью. (Лирик с большим вкусом и мастерством оснащал свою речь крепкими обиходными выражениями. Мы их опускаем).

— Я этого делать не буду, — твердо сказал Градов. — Сколько раз выступим, столько отметим путевок.

— Трус, ничтожество! — возмутился лирик. — Зачем я только поехал в эту Тмутаракань с таким барахлом? Мотаешься как хер в проруби по всему району, живешь в дырявой гостинице, идешь в сортир через весь двор, питаешься всяким дерьмом. И за все эти удовольствия одна путевка.

— Завтра будет три выступления — отметим три путевки.

Почему в разных концах района? Неужели нельзя было договориться в одном?

— Они так спланировали. Я думал…

— Он думал… Хотел бы я знать, чем ты думал.

Шептуновский не вмешивался в разговор. Хотя его удивляли наскоки Гусарова на Градова, он почитал за благо молчать. Между тем Гусаров повел атаку с другой стороны.

— Где, на какой свалке ты собрал все эти пошлости? Заявляю при свидетеле, если ты еще раз при мне прочитаешь их, я набью тебе рожу.

— А ты слышал, как смеялись? — спросил сатирик. — Люди приходят отдохнуть, им нужна разрядка. Не нравится — могу не читать — у меня своих стихов вагон и маленькая тележка.

— Макулатуры. Читай, черт с тобой, а то будет еще хуже.

Казалось, сатирика совершенно не задевают грубые выходки Гусарова. Правда, время от времени он доставал носовой платок и вытирал вспотевшее лицо. Шептуновский слушал перепалку вполуха — у каждой козявки свои заботы. Мысль его была занята другим. Не выйти ли из партии. Партия его сильно обидела — не заступилась в трудный момент. Он был ее верным солдатом. И вот награда — полное небрежение к его судьбе. Все правильно. В партии все подчинено строгой иерархии, а ее иерархия — это лестница сужающаяся кверху. И чем ниже ты на ступенях этой лестницы, тем у тебя меньше прав. Сильный попирает слабого.

Он ей, партии, больше не нужен. А зачем она ему нужна? Она не поможет ему подняться. Она никогда не страдала милосердием, была равнодушна к тем, от кого отвернулась удача. Странное надгосударственное массообразование из клеточек похожих на камеры — первичных организаций, собранных как матрешка в комитеты все более высокого ранга, совместившее необычайно высокие цели с самыми низменными средствами их Достижения.

Ей до всего было дело — с кем спишь, сколько зарабатываешь, кто у тебя родственники, но особенно — что и как ты думаешь. Подглядывали и подслушивали, сеяли тотальное ханжество, подозрение и страх. И карали, строго карали во имя якобы тех, кого карали. Как если бы власть в домоуправлении захватила шайка вооруженных разбойников и стала распоряжаться жизнью и смертью жильцов.

Из раздражения, обиды, злости и родилось у Шептуновского желание выйти из партии, посильнее хлопнув дверью. Надо напечатать в какой-нибудь газетке заявление позлее. Мешал страх, а вдруг все вернется…

Они ужинали в маленьком унылом «ресторане» — длинном кишкообразном зале с двумя рядами столов. Каким-то чудом в нем оказалось пиво. Криво улыбаясь, Гусаров чихвостил и в хвост и в гриву областное начальство. Шептуновский уже заметил, что лирик жить спокойно не может, если никого не ругает. Увлекшись, он говорил уже на повышенных тонах. Какие-то местные забулдыги за соседним столиком стали оборачиваться. Градов кивнул в их сторону: «Потише, пожалуйста!» Гусаров, словно только и ждал этого, вскинулся:

— Что потише? Кого мне бояться?! Ты у нас свой сексот. Все знают, что ты стучишь. За это тебя и в штате держат. Я двенадцать лет плавал по всем океанам — не боялся. И тебя, паршивого сексота, не боюсь. Можешь донести, я специально повторю для тебя: "Я считаю наше начальство одной шайкой-лейкой, которая дурит народ, жульничает, гребет под себя… Хватит или еще? Ты запиши, а то ведь переврешь. Обидно, когда тебя возьмут за жопу за чужое вранье. Кажется, все просто — не умеете руководить, довели народ до ручки — уйдите, дайте другим, более умным вытащить страну из болота, из помойки. Почему они не могут правильно оценить ситуацию? Люди отвернулись от них. Они больше не хотят жить в иррациональном мире, подобном театру абсурда. Так выйдите к ним, покайтесь, скажите всю правду и вам, может быть, снова поверят. Делайте то, что хотят люди, а не придумывайте для них хер знает что. Нет, снова лгут, обещают манну небесную, а сами зубами вцепились во власть, не оторвешь… А наши угодливые писаки? Выхаживают гусаками, воображают себя гениями и грызутся из-за издательских планов, премий, сплетничают, завидуют… Шептуновский молча, с интересом слушал. Он держался особняком, не вмешивался ни в чужие дела, ни в дрязги, берег свое реноме. «Вот петух, никак не угомонится», — думал он.

Гусаров поднялся и пошел в туалет. Шептуновский с сочувственной улыбкой осторожно заметил:

— Он вас все время критикует. В конце концов, вы работник бюро, в некотором роде наш начальник…

— Пустяки, — сказал Градов, покривившись. — Я не обращай внимания. Пусть говорит все, что хочет. У него с женой нелады — Жена молодая, красивая, очень славная. Он безумно ревнует, бьет ее. Она дважды приходила к нам жаловаться. А сейчас уехал и места себе не находит. Видите сами — прямо на уши становится.

Они договорились собраться через час после ужина, чтобы обсудить план на следующий день. Шептуновский ушел в свой номер. Гусаров отправился на переговорный пункт. Его и впрямь терзали страшные муки. Что бы ни делал, мозг сверлило одно — как там Люся? Накануне поездки они в очередной раз поскандалили. Она сказала: «Мы нищие. Мне стыдно показаться на людях. Я иду по улице и мне кажется, что на груди у меня плакат: „Бедная!“ Зато у меня муж поэт…» Не сдержавшись, он обозвал ее непотребным словом. Люся влепила ему такую пощечину, от которой у него чуть глаза не выскочили из орбит.