Штеффи Вольф - Коктейль для Барби

Вот мы, в смысле Мариус, Рихард и я, едем в наш дом. Как эти слова ласкают слух. В наш дом. Как бальзам на душу. Наш дом — это дружба и преданность, взаимопомощь и взаимовыручка. Опять я становлюсь сентиментальной. Надо скорее подумать о чем-нибудь плохом. О моем весе, например.

Рихард говорит, что он должен починить еще пару кранов в нашей квартире, из которых все время капает вода, берет инструменты и приступает к работе. А я иду в гостиную. Мы еще не все разложили по местам: предстоит повесить картины и всякое такое. Чтобы достать видеокассеты из шкафа, я сначала выгребаю половину вещей. И тут же натыкаюсь на старое, в форме сердечка, зеркальце в золотой рамке. В следующую секунду я замираю, как громом пораженная. Я опускаюсь на пол и смотрюсь в него. Человек, который глядит на меня, — это не я, а какой-то бесформенный пирог, с неровными краями, вытекшей начинкой и подгоревшей корочкой. Щеки обвисли на целый километр, и на подбородке не то что две складки, а все пять. Неужели я так же ужасно выгляжу, когда мы с Мариусом занимаемся любовью, и я лежу сверху и улыбаюсь ему. Не удивительно, что в такие моменты он закрывает глаза. Теперь я всегда буду лежать на спине и высоко держать голову при ходьбе. Я возвращаюсь на кухню.

— Каро, что случилось? — спрашивает Мариус. — Тебя продуло или шею заклинило?

Я поворачиваюсь к нему.

— Да нет, ничего, все в порядке, — говорю я, — просто я сегодня прочитала в газете, что для позвоночника полезно ходить с высоко поднятой головой.

— У тебя какая-то неестественно прямая спина, — говорит Рихард, вновь появляясь на кухне.

Я немного опускаю голову, но тут же чувствую, как на подбородке вновь образуются складки. Завтра же куплю себе свитер с воротом. В конце концов, лето скоро кончится.

Приходят Боб, Зладко, Геро, Маузи и Малыш Джо, и мы врубаем видик. Боб без ума от сериалов. Он знает их наизусть и поэтому легко бы стал победителем игры Томаса Готшалька. Если бы Томас Готшальк спросил: «В одной из серий Марион Дромбуш приходит в кабинет коварного обманщика Петера Волински, своего спутника жизни, чтобы заставить его подписать долговое обязательство. Какая бумага использовалась для долгового обязательства, когда Марион приперла Волински к стенке?», он бы не просто ответил: «Это был лист белого цвета, формата А5 в клетку без полей», нет, его ответ был бы такой: «Это был лист белого цвета, формата А5 в клетку без полей, плотность бумаги № 3, и он нацарапал черным карандашом свою подпись, карандаш был уже изрядно изгрызан каким-то беспокойным субъектом. На заднем плане находился лабораторный холодильник, рядом стояли три баночки с анализами мочи: один принадлежал Лоре Шиммлер, у которой было воспаление мочевого пузыря, второй — Урсу Вид Эрманну, испытывавшему сильные боли в нижней части живота справа, а третий — Али Штоппелю, турку, который после свадьбы взял себе немецкую фамилию жены, потому что никто не мог выговорить его настоящую. За спиной доктора стояла медсестра, а еще видны были шприцы, пробирки с анализами крови некоторых пациентов. На халате медсестры внизу справа маленькое пятнышко, предположительно от кофе, но могло быть и иначе: какой-нибудь маленький мальчик, который упал с велосипеда, сильно ударился и боялся, что придется зашивать рану, вцепился пальчиками, измазанными в шоколадном креме „Нутелла" в халат медсестры, отсюда и пятно. Петер Волински носит очки без оправы, а под халатом у него бело-голубая рубашка в полоску. Я предполагаю, фирмы „Маркополо", но может быть, и „С&А". Туда же не заглянешь, ведь, правда?» У Готшалька был бы тогда самый высокий рейтинг, если б только зрители не повалили прочь из студии, поняв, что с Бобом им тягаться нет смысла. Но для моего приятеля присутствие слушателей — не самое главное. Он рассказывал бы себе и рассказывал, даже оставшись в студии совсем один.

Боб плачет, так как отец семейства Дромбушей, его зовут — или лучше сказать, его звали — Зигги, только что умер. Рядом с ним лежит лестница, он, наверно, хотел заменить лампочку, когда с ним случился инфаркт.

— О господи! — сопит Боб. — Не будь этой лестницы, не было бы и этой нагрузки на сердце, и Зигги мог бы быть по-прежнему с нами. Бедная Витта Поль! Теперь ей придется несладко. А дети, дети, я ведь даже не знаю, обеспечены они материально или нет. Да как можно снимать такие сериалы!

Боб сошел бы с ума, не будь таких сериалов. У него целый видеоархив, начиная с «Больницы Шварцвальда» и заканчивая «Кораблем мечты».

И все он знает наизусть. Боб плачет. Если Боб плачет, это надолго. Когда Боб плачет, становится грустнее, чем на кладбище.

Так как дел у меня сейчас никаких нет, я сажусь рядом с ним и тоже плачу, из солидарности. Ведь известно — поплачешь и скинешь весь груз забот. И почему только от плача не скидываются лишние килограммы? Так бы я достигла своего идеального веса к началу менструаций.

— Во дают, этого не может быть, — говорит Зладко, — вы уже десятый раз смотрите эту серию, и каждый раз одно и то же!

Да, так оно и есть. Но в том то и дело, что плакать вместе с Бобом так приятно.

Около одиннадцати все расходятся, и мы с Мариусом относим стаканы на кухню. Я вспоминаю, что завтра у нас выходной, и это так замечательно, что можно выспаться. Я ужасно устала, и мы вскоре ложимся. Я умею засыпать мгновенно, причем где угодно, потому что спать — это так здорово. Я даже как-то заснула в супермаркете, стоя в очереди перед кассой. Спать стоя было невозможно, и я, разумеется, свалилась на пол. Будь я лошадью, я бы спокойно могла спать стоя. Может, надо было подогнуть ногу, как это гордое животное подгибает заднее копыто. Тогда бы со мной ничего не случилось.

На следующее утро Мариус идет за булочками, и мы завтракаем в постели, наслаждаясь каждым кусочком, он в семейниках, а я в ночнушке. Люблю сокращения. Прямо после завтрака я снова ложусь на диван. Именно так и должен проходить выходной. Под сериал Энида Блайтона «Пять друзей и волшебник Ву» я засыпаю. Чувство, когда можешь сполна удовлетворить свою потребность в сне, не сравнится ни с чем. Кроме того, я уже сейчас в предвкушении праздника, потому что, когда я проснусь, Мариус испечет для меня пирог. Пирог, пропитанный какао и весь в шоколадной глазури. Он не успеет остыть, я его быстро съем, и пусть я измажу весь рот, как младенец, который впервые самостоятельно навернул двойную порцию каши.

Когда я просыпаюсь, то вижу перед собой Мариуса, он крайне взволнован.

— Закрой глаза еще раз! — говорит он.

Ух, ты, что же сейчас произойдет? Предложение руки и сердца? Или он купил мне нижнее белье или какой-нибудь миксер? Я послушно закрываю глаза и жду. Мариус что-то разворачивает.