Эдит Лэйтон - Клад

Она жила в тех краях, где мужчины уходят в море, чтобы заработать на жизнь себе и своим семьям. И все же до сих пор никогда не видела таких, как он. Он казался ей порождением моря, а не человеком, которого оно выбросило на берег. Грудь его была перетянута бинтами, и одет он был в отцовскую ночную рубашку, но все же было видно, что он худощав и хорошо сложен, у него широкие плечи и сильная молодая шея. Кожа его казалась совсем темной на фоне белых простыней — тропический загар человека, который постоянно находится под южным солнцем. Слишком длинные космы у самых корней были пшеничного цвета, а там, где они выгорели на солнце, виднелись светло-золотистые и даже платиновые пряди. Он явно был очень молод, но даже сейчас, во сне, в нем не было ни капли мальчишества: высокие, резко очерченные скулы, прямая строгая линия носа и чересчур крупная нижняя челюсть, чтобы можно было говорить об истинной красоте. Зато слишком тяжелый подбородок украшала ямочка. Наверное, именно поэтому лицо, на котором пробивалась золотистая щетина, заметно отросшая с того дня, как его принесли в дом и уложили в эту кровать, привлекало ее сильнее, чем лицо любого красавчика.

Девушка не раз спасала животных из моря, которое окружало ее родной остров. Это было дикое побережье, где северо-восточные штормовые ветры и отголоски тропических бурь, приносившихся с юга, зачастую знаменовали собой смену сезонов. За свою короткую жизнь она пережила немало штормов и выходила немало морских тварей, которых потом выпускала в приливную волну. «Но этот человек, — думала она, — не менее экзотичен, чем любая из птиц, которых ураганом заносит в нашу тихую бухту».

Раненый пролежал в постели почти целую неделю. Большую часть времени за ним ухаживала хозяйка дома, а хозяин лишь изредка помогал. Но девушка тоже ежедневно наблюдала за больным, начиная с того утра, когда его принесли в дом, и ни разу не видела, чтобы он приходил в себя. Вот и теперь он лежал перед ней тихо и неподвижно. Его поместили в лучшей спальне. Раннее солнце освещало знакомую до мелочей резьбу на кровати, легкий ветерок играл занавесками. Ничего не могло быть на свете более надежного, домашнего. И все же она не осмеливалась подойти ближе, чтобы поправить простыню. «Это так глупо, — ругала она себя, — так глупо опасаться его. Ведь он совершенно беззащитен».

И вдруг он открыл глаза. Девушка так и ахнула.

Он знал, отчего это. Такое случалось и раньше.

— Привет, — проговорил он хриплым после долгого молчания голосом. — Я живой? Вы — не сон?

— О, — мгновенно покраснев, отозвалась она. Его голос оказался мужественным и в то же время усталым и слабым. — Да, конечно, вы живы, — быстро произнесла она и добавила, стараясь скрыть смущение:

— Как вы себя чувствуете?

— Но вы мне не снитесь? — спросил он снова, желая еще раз увидеть, как заливаются розовым румянцем ее щеки. Он знавал женщин, чьи скулы горели, словно дикие розы, пылали, точно солнечная охра, а также переливались всеми оттенками алого — от гибискуса до мака. Но он уже не помнил, когда в последний раз видел стыдливый румянец девушки. Естественный румянец, когда бледные щеки вдруг розовеют и при этом не остаются такими до тех пор, пока краску не отмоют мылом с водой или слезами.

Она была юна и прекрасна, хотя одета очень простенько и совершенно не накрашена. Все это тоже было для него в новинку. Он уже привык к женщинам, чья боевая окраска была видна за версту. Их внешность, конечно, производила более сильное впечатление. Но эта девушка действительно была хороша. Стройная, с прекрасной фигурой, прямыми блестящими темно-каштановыми волосами и ореховыми глазами в окружении длинных пушистых ресниц. У нее был маленький прямой носик и мягко очерченные розовые губы. Он заметил веснушки у нее на переносице, и это наполнило его душу необычайной нежностью, которая сразу укротила похоть. Увы, ненадолго.

Скромное платьице в зеленую полоску ей не шло, зато оно не скрывало чарующие формы высокой груди и узкую талию. Но стоило ему оторвать глаза от этого соблазнительного зрелища, как он понял, что незнакомка мелкими шажками удаляется от него. Что ж, с ее стороны это было предусмотрительно, но ничуть его не устраивало. Он лежал раненный, и сил у него было не больше, чем у блохи. Однако он дышал! И потом, он уже пережил самое страшное. Хотя сам чувствовал, что ему предстоит еще очень долго выздоравливать… И его вовсе не радовала перспектива все это время проваляться в постели одному.

— Ох! — воскликнул молодой человек, прижимая ладонь к сердцу, словно испытал новый приступ боли, откинулся на спину и опять смежил веки.

Девушка тут же вернулась к его постели. Он видел сквозь опущенные ресницы, как она взволнованна. «Так-то лучше», — подумал он, в душе улыбаясь, когда девушка подошла ближе и склонилась к нему. Запахло цветами. — Мама! — закричала она.

«Проклятие, — подумал он, смиренно вздыхая. — Кажется, я переиграл». Однако ему, к сожалению, действительно было нехорошо. И о чем он только думал, неизвестно! Впрочем, нет, известно, конечно, но ведь это же чистое безрассудство! Побывав на грани смерти, он вдруг страстно захотел доказать, что еще жив, и он не знал лучшего способа сделать это, чем развлечься с девчонкой. Но грудь у него действительно болела. При этом он совершенно не знал, кто эта девушка, и где он находится. Совсем не время думать о милых красотках, пусть даже умеющих краснеть по-настоящему. Что с ним случилось? Ведь он всегда был человеком, привыкшим полагаться главным образом на свою голову. «Должно быть, это из-за раны», — решил Танцор. Вспомнив, как ему едва-едва удалось вылезти живым из могилы, он погрузился в тяжкие раздумья.

Итак, он лежал мрачный и совершенно серый, несмотря на загар, когда в комнату торопливо вошла женщина средних лет, должно быть, мать юной незнакомки.

— В чем дело? Ему что, стало хуже? Я думала, он идет на поправку, — проговорила она, семеня к кровати.

— Он был… он пришел в себя. Он даже говорил, — смущенно пояснила девушка, — но потом вдруг охнул и снова закрыл глаза.

— Не стоит беспокоиться из-за меня, — слабо проговорил раненый, попытавшись сесть и резко переведя дух, когда ему это не удалось. На сей раз он не притворялся. Поглядев на обеих хозяек, он добавил:

— Я попробовал пошевелиться и понял, что пока не могу. Я не привык чувствовать себя инвалидом. Я…

— Ах!.. — услышал он и умолк, поняв, что на него в упор уставилась старшая из женщин. Младшая просто отвела взгляд.

Его резко очерченные губы раздвинулись в слабой безропотной улыбке.

— Не волнуйтесь, сударыня. Это часто случается, я уже привык. Сам я вижу себя, лишь когда бреюсь, причем обычно в полуслепое зеркальце. Матросы на этом проклятом корабле, которые выбросили меня на берег, порой называли меня Акулой. Вижу, вы поняли, почему.