Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

А под ногами у неё разверзлась до дурноты глубокая пропасть, по дну которой тёк блестящей лентой горный ручей… Отшатнувшись от края, Дарёна осела на молодую коротенькую травку подле своей корзины с бельём, а котёнок с урчанием потёрся усатой мордочкой о её щёку.

«Ма!» – отчётливо услышала она в голове голосок дочки.

Отголоски испуга ледяными иголочками покалывали тело, сердце загнанно билось в горле, высота гудела в ушах ветром, и Дарёна даже не сразу сообразила, что видит перед собой первое обращение Зарянки в кошку. Пальцы сами потянулись к густому чёрному меху, лоснившемуся на солнце, зарылись в него, и Дарёну пушистым теплом обступало осознание: дочка спасла ей жизнь. Ещё шаг в полусне – и её изломанное тело плыло бы сейчас на волнах ручья.

– Ты – мой котёночек, пушистик мой маленький… – Слезинки скатывались по лицу Дарёны горячими струйками, холодный ветер обдувал щёки, а из груди рвались тихие всхлипы. – Прости меня, моя родная, я совсем о тебе забыла… Я обо всём и обо всех на свете забыла, даже саму себя не помню! Я так устала…

Явь впервые за долгое время раскинулась перед нею чётко и ослепительно. Щурясь и улыбаясь сквозь слёзы солнцу, Дарёна измученными, но до боли счастливыми глазами впитывала яркость красок: дымчато-синюю тень склонов, холодные просторы вершинных снегов, бархат травы, зелёную щетину далёкого леса… «Мррр, мррр», – урчала рядом маленькая кошка, потираясь тёплым ушком о её ладонь. Дарёна в щемящем приступе нежности расцеловала чёрную мордочку.

– Ты моё солнышко ясное, счастье моё, – обрушивала она на дочку потоки ласкательных слов. – Нет, нет, я тебя не забыла, ты всегда в моём сердце! Как ты похожа на свою родительницу…

Зарянка в кошачьем облике отвечала на ласку, не держа на матушку обиды за былую невнимательность. Улёгшись на бочок и вытянув по травке лапы, она словно приглашала и Дарёну прикорнуть рядышком, и та не устояла. Мягкий меховой бок дочки стал ей лучшей на свете подушкой, высокий простор неба обернулся одеялом, и под тихое «мррр… урррр…» Дарёна провалилась в сладкую бездну сна.

Ей пригрезилась матушка Крылинка, которая со вздохом склонилась над нею, почесала Зарянку за ушком и забрала корзину с бельём. Видение всколыхнулось и растаяло в горной вышине, и сознание снова нырнуло в тёплое и вязкое, как свежесваренный кисель, забытьё без сновидений.

Никто не беспокоил её, только ветерок колыхал подол юбки, а солнце целовало выбившуюся из-под повойника прядку волос. Когда Дарёна подняла тяжеловатую, звенящую голову и села, разминая затёкшую руку, день уже клонился к своему закату: каждый камень и каждая травинка отбрасывали длинные тени, а косые вечерние лучи приобрели густо-янтарный оттенок. Вместо мурчащей кошки рядом сопела на животике голенькая чернокудрая Зарянка, и Дарёна, нежно погладив её по спинке, запустила пальцы в пружинистые, как у Млады, локоны.

– Неужто я выспалась? – с тихим смешком молвила она самой себе. – В кои-то веки…

А уже в следующий миг ахнула: они продрыхли тут полдня, а Незабудка осталась дома голодная! Подхватив Зарянку на руки, Дарёна шагнула в проход и очутилась на крыльце. Первым же делом она кинулась к люльке младшенькой, но та, с виду сытая и довольная, преспокойно спала.

– Тебе роздых был нужен, вот я твою и покормила, – сказала Рагна. – Молока-то у меня и на двоих хватило бы.

А матушка Крылинка добавила:

– Спишь ты прямо на ходу, голубушка. Надобно с этим что-то делать… Я вот думаю: не нанять ли нам опять помощниц по хозяйству, как в былые времена? А что? Война миновала, житьё повольготнее, посытнее стало – можем и позволить себе. А девки, которые были б не прочь подработать, всегда сыщутся. И нам полегче будет, и ты побольше отдыхать сможешь.

За работницами дело не стало. Вскоре в доме трудились две рослые, крепкие девушки из небогатых семей; Горана выдала их родительницам плату за год вперёд, размером которой те остались вполне довольны. Услужливые, умелые помощницы не жалели своих сил: за хорошую работу хозяйка дома обещала подарить их сёстрам-кошкам по дорогому мечу.

Когда часть домашних хлопот взяли на свои выносливые плечи девушки, Дарёне стало чуть свободнее дышаться, пропало мучительное чувство, будто душа болтается где-то меж небом и землёй. Незабудка по-прежнему часто беспокоила её ночами, но теперь появилась возможность вздремнуть днём, и жизнь понемногу начала приобретать краски. Увы, вместе с возвратом ясного ощущения яви пробудилась и тоска по Младе во всей её выматывающей пронзительности.

Эта тоска звенела в струях ручьёв, колола глаза отблесками солнца на воде и трещала вечерами в печке, когда в кухонном уюте Дарёна запускала пальцы в шерсть Зарянки-кошки, до кома в горле представляя себе её родительницу.

Этой тоске было мало небосвода и земных недр. Она мельтешила вместе с солнечными зайчиками и вздыхала ветром среди цветов, вплетаясь в венок и придавая горчинку даже мёду. Серебрясь рыбьей бронёй под водой, она всплывала кстати и некстати, и холодок её дыхания омрачил первые дни лета. Колыхались белыми облаками заросли лаладиного сна по берегам уединённого горного озерца, кивали лилейные чашечками, приветствуя Дарёну, да только нерадостно у неё было от этих поклонов на душе. Вспоминался ей день своей помолвки, когда поднесла ей Тихомира лаладин сон в подарок; объяснила тогда Твердяна, что это – к трудностям на пути к счастью… Значит, сбылась примета.

– Цветик белый, что ж ты напророчил мне! – вздохнула Дарёна.

«Сейчас не выплачешься – опосля слёзы лить придётся», – сказала матушка Крылинка на девичнике. Ни одной солёной капельки не смогла выдавить из себя Дарёна на обряде оплакивания косы, и вот – полынно-горькое горе давило ей на душу. Впрочем, червячок трезвого сомнения всё же шевелился где-то в глубине: поплачь она тогда – неужто войны бы не случилось? Вряд ли её слёзы могли остановить нашествие вражеской силы… Хоть плачь, хоть смейся, а чему быть, того не миновать.

Одним хмурым, непогожим вечером Дарёна с отягчённым сердцем отправилась в Тихую Рощу и в один шаг из шелестящего ливня попала в безмятежную солнечную тишину. Зов сердца привёл её на духмяную земляничную поляну, где в лучах золотистого покоя возвышалась могучая, кряжистая сосна. На её необъятном, перекрученном стволе остались рубцы: обитательница покидала своё дерево для противостояния Павшей рати, а после победы вернулась туда.