Редкий цветок для Дикого - Лина Мак

меня не пустили, а вот к Веронике Николаевне я попала. Увидев меня, она расплакалась и начала просить прощения.

Сейчас я понимаю, что лучше бы я этого не слышала, но правда всегда вскрывается, пускай и через столько лет.

— Он всегда любил её. Любил твою мать. Мы были подругами с ней в школе. Одна из самых красивых девчонок нашего городка. Все хотели дружить с ней, надеясь привлечь внимание парней, которые постоянно крутились возле неё, но никто даже близко не догадывался, как её это раздражало и обижало, — сквозь всхлипы начала говорить Вероника Николаевна, а у меня волосы дыбом встали. — Марат не был исключением. Но она всегда всех отшивала. Пока в наш городок на практику не приехал твой отец, — Вероника Николаевна снова всхлипнула, а я задрожала ещё сильнее.

Я знала историю знакомства мамы и папы. Я ещё помнила образ счастливых родителей, которые часто ходили гулять со мной. Сколько было всего пройдено. А после папы не стало, и мама осталась в моей памяти пьющей и умирающей внутри.

— Марат делал много гадостей, чтобы разлучить их. Очень много, до того момента, пока однажды твой отец не побил его так, что он попал в больницу. В Марате что-то изменилось с тех пор, — снова всхлипнула Вероника Николаевна.

— Не рассказывайте, если Вам тяжело, — сказала я, но в ответ получила только отрицательный кивок.

— Ты должна была знать изначально всё, но я боялась рассказать Гере, кто ты такая. А ещё я была рада за сына, когда он пришёл домой и рассказал, что встретил ту самую, — она снова вытерла слёзы и перевела дыхание. — Тогда отец Марата запретил мне говорить, кто ты. Сказал, что то, что было — прошло. А ваша жизнь, это только ваша. Но кто же знал, что Марат ничего не забыл?

— Я, наверное, пойду, — попыталась я тогда уйти, но Вероника Николаевна остановила меня.

— Я должна рассказать, Алла, должна, — схватила она меня за руку. — Если не расскажу, не прощу себя. Это Марат виноват в гибели твоего отца. Он виноват в том, что твоя мама спилась. Он виноват в том, что Гера так поступил с тобой. Марат подкупил Шмелёва, чтобы тот сказал Герману о том, что спал с тобой, пока он был в армии. Что ты спала со всеми.

Те, кто знают, как это, когда на затылке шевелятся волосы, поймут моё состояние. Я не готова была к такой правде. Она не помещалась во мне.

Я будто погрузилась в какой-то густой туман, который оглушил и ослепил меня. Слышала, что Вероника Николаевна ещё что-то пытается сказать, но, ответив невнятно, медленно пошла на выход.

С того дня я заметила, что и Герман изменился. Он будто отстранился от меня. А после возвращения в его дом он даже не подходит ко мне.

Противно? Страшно? Или он думает, что меня всё-таки успели использовать? Так в заключение написано, что насилия не было.

А сегодня для меня стало окончательно ясно, что он не хочет больше ничего. Я не дура и никого не заставляю с собой быть. Судя по тому, что мне написала Люба — она сейчас мой главный связной — Марата перевозят в столицу, и готовится грандиозный суд, так как он многим перешёл дорогу.

Я стою перед Германом в его кабинете и не дышу. Дверь боюсь закрывать, не хочу оставаться с ним полностью наедине. Хотя в доме и так никого нет. Вероника Николаевна уговорила меня разрешить ей пойти прогуляться с Сашей до детской площадки, что построили в конце улицы.

— Я хочу развод, Гера, — произношу не дыша.

Если уходить, то так, чтобы не возвращаться больше. Я нуждалась в защите и жалости когда-то, сейчас мне это не нужно. И как я могла думать, что в нём ещё что-то сохранилось?

— Развод, — повторяет Герман.

— Да, — стараюсь говорить уверенно, но голос подводит. — Зачем тебе жена — использованный материал?

Специально говорю так, чтобы дать понять ему, что я догадываюсь о его отношении.

— А кем использованный? — вопрос звучит так неожиданно и грубо, что я вздёргиваю голову и натыкаюсь на злой взгляд.

— Я… — голос совсем садится, и приходится прочистить горло. — Я, наверное, позже зайду. Но по поводу развода я серьёзно.

Разворачиваюсь, чтобы выйти из кабинета, но меня резко впечатывают спиной в горячую грудь, а дверь захлопывается перед носом.

— Нет уж, если ты пришла говорить, то будем всё решать сейчас, — Герман рычит мне в ухо, а мне становится не по себе. — Где Саша? — звучит неожиданный вопрос.

— Вероника Николаевна забрала её гулять, — отвечаю, пытаясь выпутаться из его рук.

— Вот и отлично, — теперь и его голос садится, а я понимаю, что сейчас что-то будет, и мне это не понравится.

— Герман, опусти меня, — шепчу, стараясь дышать спокойно, но получается плохо.

А ещё я чувствую, с какой скоростью бьётся сердце Германа. Спиной чувствую.

— Ты помнишь, что я тебе в прошлый раз сказал на такую твою просьбу? — его голос становится хрипловатым. — С тех пор ничего не изменилось.

— Герман, — говорю громче, пытаясь достучаться до него. А он только медленно несёт меня в сторону небольшого диванчика, что стоит в его кабинете. — Зачем я тебе? Зачем ты заставляешь себя быть рядом со мной, если тебе противно?!

Последнее уже выкрикиваю, понимая, что начинаю плакать.

В следующий момент я уже оказываюсь развёрнута к Герману лицом. Он сжимает одной рукой мой подбородок, заставляя смотреть ему в глаза, а я ничего не вижу. Просто слепну от количества слёз и не понимаю, почему мне так плохо сейчас. Нет, паники нет больше. Только состояние полной раздавленности.

— Противно? Вот как ты думаешь обо мне? — шепчет он. — Да я дотронуться боюсь до тебя. Боюсь сделать ещё хуже. Боюсь дышать в твою сторону, чтобы не испугать тебя! — Герман уже начинает рычать.

Действительно — Дикий. Всё в нём кричит сейчас о его состоянии. Но мне так страшно признать, что это не оттого, что он скучает, а потому, что я пришла сама.

— Я не знаю, как ты вообще можешь находиться со мной рядом, но отпустить не могу, и правду рассказать не могу, — и столько боли звучит сейчас в его голосе.

Гера будто пытается преодолеть в себе что-то, будто заставляет держать себя в руках.

— Я знаю, — шепчу и поднимаю руку, чтобы дотронуться до него, но немного тушуюсь под его взглядом.

— Что знаешь?

— Всё знаю, — выдыхаю. — Вероника Николаевна ещё в больнице рассказала мне многое. Но мне и этого достаточно.

— Цветик, — стонет