После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

это нужно записать, и просто ждет, давая мне собраться с мыслями, а я же все продолжаю говорить.

— Злата, моя старшая… она его обожает. Она меня возненавидит за это, — выдыхаю, и это звучит как самое страшное признание. Хуже, чем описание того, что сотворил Саша.

Константин хмурится.

— Мила, есть разница возненавидит она тебя сейчас, за то, что ты защищаешь себя и ее брата, или она будет ненавидеть тебя потом, когда он, не дай бог, поднимет на нее руку или сделает что-то непоправимое? — его голос твердый, без нотки упрека, лишь с холодной, неумолимой логикой, и я его понимаю. — Ты думаешь, человек, способный ударить женщину, да еще и при ее ребенке, остановится перед чем-то? Ты хочешь, чтобы твой сын рос, видя это и думая, что это норма?

Я закрываю глаза, и передо мной снова возникает лицо Саши, перекошенное от ярости, и его рука, занесенная над маленьким Артемом. По спине пробегает холод от ужаса.

— Нет, — тихо говорю. — Я не хочу этого.

— Мила, — мягко вмешивается Андрей. — Вы не подаете заявление на хорошего человека. Вы подаете заявление на преступника. Тот факт, что у вас с ним есть общие дети, не дает ему права на насилие, ни над вами, ни над кем-либо еще. Наоборот, это усугубляет его вину. Вы защищаете не только себя. Вы защищаете своих детей. Даже если один из них пока этого не понимает, а вторая не принимает.

Я смотрю на свои руки. На безымянном пальце все еще виден легкий след от кольца, которое я давно сняла. Невольно представляю себе Злату, ее глаза, полные ненависти. Это будет война. Долгая и изматывающая. Но другой дороги нет.

Я глубоко вздыхаю, ощущая, как боль в ребрах напоминает о себе тупым уколом. Потом тянусь к ручке, которую молча пододвигает Андрей, и все же решаюсь.

— Хорошо, — говорю уже более уверенно. — Я напишу заявление.

Я вывожу слова медленно, тщательно подбирая формулировки. Дата. Время. Адрес. Каждое слово дается с трудом, будто я вырезаю его из самой себя.

Я описываю его оскорбления, его угрозы, тот самый удар. Упоминание об Артеме заставляет мою руку дрогнуть, и в итоге получается кривая строка. Когда заканчиваю, в комнате слишком тихо. Отодвигаю от себя листок. Он лежит на столе, как надгробие нашей жизни.

— Все? — спрашивает Андрей. Я киваю, не в силах вымолвить ни слова.

— Здесь, внизу, поставьте дату и подпись.

Снова беру ручку. Она буквально скрипит по бумаге, оставляя за собой размашистую, уверенную подпись, которую я ставлю под своими статьями. Теперь она стоит под обвинением бывшего.

Андрей берет заявление, внимательно перечитывает его и кладет в папку.

— Вы поступаете правильно, Мила Александровна. Теперь это наша работа. Вам остается только позаботиться о себе и детях.

Я поднимаюсь с стула, чувствуя странную пустоту. Константин тоже встает. Мы молча выходим из кабинета и идем по длинному, пустынному коридору к выходу.

На улице уже смеркается. Холодный воздух обжигает. Я поворачиваюсь к нему, хочу поблагодарить, потому что без него ничего бы не вышло. Сама бы я не справилась.

— Спасибо вам, — говорю искренне. — За… за все. Я бы, наверное, не решалась.

Он машет рукой, отмахиваясь от благодарностей.

— Забудьте. Главное сейчас, чтобы вас никто не трогал, — он молчит, глядя на мое лицо, на тот самый синяк, который привел нас сюда. — С завтрашнего дня и на следующую неделю переходите на удаленную работу, пока все следы не сойдут.

Это звучит не как просьба, а как приказ. Но на этот раз приказ, проявление заботы, а не диктата. Чувствую, как на глаза наворачиваются предательские слезы облегчения. Не нужно придумывать оправданий, не нужно прятаться. В этом есть свое счастье.

— Спасибо, — снова говорю, уже просто кивая. — Мне это очень нужно.

Глава 23

Александр

Свежий воздух пахнет мнимой свободой. Резкий, холодный, он обжигает легкие, но это сладкое жжение. Я делаю глубокий вдох, расправляю плечи, чувствуя, как затекшие мышцы спины ноют после часов, проведенных в душном кабинете следователя. Адвокат, дорогой, чертовски хороший, идет рядом, невозмутимо щелкая замком своего портфеля.

— Не волнуйтесь, Александр Савельевич, — говорит он слащавым голосом. — Все формальности улажены, залог внесен. Следствие, разумеется, пойдет своим чередом, но, уверяю вас, наша позиция более чем сильна. Истеричные заявления без серьезных доказательств — хлипкая основа для обвинения. Пока вы абсолютно свободны. Единственное, настоятельно рекомендую не нарушать условий и не приближаться к бывшей жене. Не давайте им ни малейшего повода.

Киваю, сжимая кулаки в карманах пальто. Мила. Эта сумасшедшая ведьма. Как она посмела выставить меня каким-то монстром и написать заявление? Она совсем спятила. Решила, что может играть против меня и выиграть? Глупая, наивная дура.

— Спасибо, Дмитрий Олегович, — отвечаю ему, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и благодарно, а не выдавал кипящую внутри ярость. — Я ценю вашу оперативность. Без вас эта бюрократическая машина могла бы перемолоть кого угодно. Держите меня в курсе любого движения по делу.

Он кивает мне, и мы расходимся. Сажусь в свою машину, захлопываю дверь так, что стекла дребезжат. от злости бью ладонью по рулю раз за разом, пока ладонь не начинает гореть.

Она…

Она просто…

Слова застревают в горле, сдавленные бешенством. Я представляю ее лицо, испуганное, заплаканное, когда она ставила свою жалкую подпись на том листке, или же наоборот, торжествующее и надменно.

Она пожалеет об этом.

Очень скоро пожалеет.

Но сначала нужно сделать ход конем. Я без сожаления использую главную пешку на этой доске. Злату.

Адвокат запретил приближаться только к гадине Миле, но не к дочери.

срываюсь с места моментально и со свистом и очень быстро доезжаю до школы.

Дети выбегают на улицу, галдят, смеются, радуются внезапно выглянувшему солнцу. я же стою в стороне, прислонившись к ограде, и жду. Проходит буквально пятнадцать минут, и вот она, моя девочка, идет, опустив голову, в наушниках, вся в себе, несчастная и одинокая. Как и должна быть без меня.

Такой должна была быть и Мила.

— Злата! Дочка! — зову ее.

Она вздрагивает, поднимает голову, и на ее лице сначала мелькает радость, чистая, неподдельная, а следом растерянность и страх. Она озирается по сторонам, будто боясь, что ее увидят со мной, или наоборот, хочет чтобы увидели и отстали от “сиротки”.

— Папа? Это правда ты? Что ты здесь делаешь? Мама… мама вчера вся в слезах была, говорила, что тебя… что тебя арестуют…

— Забрали? — перебиваю ее, делая горькое, усталое, многое повидавшее лицо. — Да, золотце, ненадолго забрали. Благодаря твоей маме.