Изо всех сил - Алексей Николаевич Котов

рожа как у пса-рыцаря из кино «Александр Невский».

Немец морду задрал и лопочет что-то полковнику через переводчика.

Полковник на нас пальцем показал и говорит:

– Ты не мне, ты им, сукин сын, докладывай.

Посмотрел на нас немец – поморщился… Но козырнул все-таки, потом говорит:

– Майор фон Отто Краух. Совершил триста боевых вылетов. Уничтожил девяносто восемь самолетов противника. В последнем бою своим первым тараном сбил… – еще раз осмотрел на нас немец, еще раз поморщился: – Сбил двух советских ассов.

Двух ассов!.. Хитрый счет у войны. Дотянул-таки до желанной цифры «100» фашист. Правда, «ассы» ему не очень бравые попались: полуослепшая от собственной крови девушка-летчица да стрелок-штурман, которая только и могла, что запустить в немца куском печенья.

Улыбнулся наш полковник: вроде как юбилей у «фона» случился. Сотня, все-таки. Наградить бы нужно его, только чем?.. Снял полковник свою фуражку, отцепил от нее звездочку и на грудь немца, рядом с крестами, приколол.

– Спасибо тебе, гад, – говорит, – за девочек, за твой таран и за то, что они живы остались. Носи свою последнюю награду на здоровье, сволочь.

Даже мы с Катькой и то засмеялись… Сквозь слезы, правда.

А с Петькой у нас так ничего и не получилось.

Уже в госпитале узнали мы с Катей, что три дня спустя 346-й истребительный полк, почти в полном составе, штурмовал железнодорожный узел Перелешино. Бой был страшный… Но кто-то из ребят все-таки успел увидеть, как из последних сил, почти над самой землей, тянул и тянул к жирной «гусенице» фашистского эшелона доверху залитого топливом для танков, объятый пламенем Петькин «Як»… Даже могилы и той от Петьки не осталось.

С тех пор прошло уже много лет, но каждую весну мне снится Петька. Как живой стоит он передо мной, улыбается чуть виновато своими огромными глазами и молчит.

Люди правильно говорят, у войны не женское лицо… Но никто не знает, какая у нее память.

Точка на карте

1.

Говорят, есть такая наука – «теория катастроф». Я не берусь судить, насколько продвинулись математики, пытаясь взять на короткий поводок парадоксальную непредсказуемость Его Величества Случая, впрочем, одно я знаю наверняка, иногда этот шутник в лихо сдвинутой набекрень короне кладет человеку на плечо свою тяжелую руку и, оглянувшись, ты вдруг видишь его доброе, улыбающееся лицо.

– Ты готов?

И в полете на малой высоте у тяжелой винтокрылой машины вдруг отказывает двигатель…

– Ты готов?

И на последних каплях горючего, сплевывая кровь с прокусанных губ, ты пытаешься посадить вертолет на крошечный «пятачок» между камней…

– Ты готов?..

…Вертолет Кости Виноградова разбился на шестьсот километровой трассе между Дудинкой и Гыданской губой. Так называемый «северный завоз» девяносто шестого года был одним из самых нелепо организованных. Мы трижды, почти на бреющем, прошли трассу, но Костин «Ми-8» попал в пургу. Заснеженная тундра цепко держала свою тайну.

Через три дня охрипший от спирта и мата командир отряда Мишка Егоров вдруг сник и, казалось, постарел на несколько лет.

– Кто-то должен ехать к ней… – сказал он, стараясь не смотреть на наши лица.

Все знали, к кому и куда нужно было ехать. Костя Виноградов всегда носил в нагрудном кармане фотографию красивой женщины с огромными и веселыми голубыми глазами.

2.

Люба поняла все и сразу. У нее вдруг задрожало лицо и молодая женщина без сил опустилась на диван. В крохотной комнате громко стучали часы, а на стене висела большая фотография улыбающегося Кости.

Может быть, нам нужно было сказать что-то еще, но мы с Сережкой топтались на пороге и рассматривали свои унты. Потом мы ушли…

В гостиничном номере Сережка сорвался. Он кричал про проклятую Гыданскую губу, про дураков-начальников и в кровь разбил кулак о стену.

Когда мы пили спирт, Сережка вдруг стал иронизировать над моей бородой. Он делал это всякий раз, когда злился на самого себя. Но я молчал… У Сережки были мокрые глаза и толстые, потерявшие привычную форму, губы.

– Суки, ах, какие же суки!.. – он ударил покрытыми ссадинами кулаком по столу. – Я не хочу и не буду больше камикадзе!

В последнем полете у нас с Сережкой полностью вышли из строя навигационные приборы и связь. Старенький «Ми-8» был слишком немощен, чтобы бросать вызов вечной тундре. Мы шли почти вслепую, пробиваясь через две бури: начинавшуюся снежную и магнитную, которая легко сводила с ума простенький компас.

3.

Люба пришла к нам утром. У нее было бледное лицо и удивительно спокойные, но ставшие вдруг еще более огромными и светлыми глаза.

Сережка едва успел натянуть на себя одеяло, чтобы скрыть голые ноги.

– Я поеду с вами, – сказала Люба. – Я знаю, где Костя.

Она даже не посчитала нужным сказать, что Костя жив.

– Мы уже искали его, – сказал я.

– Значит, плохо искали. И вы не знаете, где он.

Я смотрел в глаза женщины и пытался найти в них признаки надвигающегося безумия. Но их не было…

Люба улыбнулась и сказала, что у меня очень красивая борода.

– Оборвать ему надо бороду эту… – проворчал Сережка. – Он с ней на святого похож. Во время слепой посадки неизвестно кому молиться, то ли Богу, то ли ему.

Люба улыбнулась Сережке и посмотрела на меня.

Я не знаю, как назвать то чувство, которое овладело мной в ту минуту: это была и растерянность, и надежда, и просто страх. Да, мы искали Костю с воздуха. Мы предположительно знали его маршрут, но пурга могла отбросить обессилевшую машину далеко в сторону. В поисках на земле нам могли бы помочь ненцы, но они уже ухолили с оленьими стадами на юг и не оглядываться назад. Их шаманы говорили, что смотреть на надвигающийся черный Север – дурная примета…

4.

В кассе аэропорта сказали, что билетов до Норильска нет. Люба заплатила за билеты втрое. Она всегда оказывалась впереди нас и даже в Норильске спокойная и энергичная Люба, а не мы, договаривалась с местными вертолетчиками о полете в Дудинку.

Дома, в отряде, остался только Мишка Егоров. Он сидел за столом в огромной холодной комнате и бездумно смотрел в угол…

Люба сказала, что знает, где Костя.

Мишка усмехнулся и сказал:

– Вы говорите так уверенно, словно у вас есть карта, а на этой карте, в нужном месте стоит галочка.

Люба промолчала.

– Топлива только на один вылет, – сказал Мишка, стараясь не смотреть на Любу. Он, как и я, боялся столкнуться с безумием, а не с надеждой. – И у вас