Елизавета Горская - Будь со мной (СИ)

справлюсь. Я смогу.

Утром я встала ни свет ни заря. Приняла контрастный душ и спустилась на кухню

готовить завтрак - в надежде, что Екатерина Васильевна не слишком обидится на

меня за столь несанкционированное вторжение в ее владения. Замешала блинное

тесто, приготовила начинку из творога. Я уже во всю фаршировала блины, когда в

кухню вошел улыбающийся Максим, вытирая полотенцем мокрые волосы. На его

рельефной обнаженной груди еще блестели капельки воды.

- Ммм, - обхватил он меня сзади за талию, - как аппетитно пахнет! Чем я заслужил

такое счастье?

- А разве счастье нужно обязательно заслужить? - поцеловала я его в шею. - Ведь и

любят не за что-то, а вопреки...

- Хм. Не думал об этом, - задумчиво произнес Максим, зарываясь лицом в мои

волосы. - Но я-то знаю, за что я полюбил тебя.

- Да? Интересно. И за что же?

- За ум. За чувство юмора. За доброту. За глаза карие и волосы чудные. За улыбку и

дивный смех. За...

- Все-все-все, - розовея от смущения, засмеялась я. - Достаточно. Не продолжай. Ты

описываешь совершенно незнакомую мне женщину. Я не такая...

- Какая? - изогнул он бровь.

- Ну... не такая идеальная, как тебе кажется. Иногда я бываю злой, раздраженной и

веду себя порой неадекватно. И... и храплю... Наверное...

- Не храпишь, - улыбнулся он, присоединяясь ко мне в приготовлении

фаршированных блинчиков.

- Откуда ты знаешь? - спросила я, с восторгом наблюдая, как он лихо управляется с

блинами.

- Я наблюдал, как ты спишь, - и в ответ на мои удивленно вздернутые брови

добавил: - Боялся, что ты снова уйдешь. То зимнее утро мне иногда снится в

кошмарах. Твое залитое слезами лицо, синие губы, одеревеневшее от холода тело.

И полный отчаяния и боли взгляд.

- Прости меня, - прошептала я, уткнувшись носом в его грудь. - Я чувствовала себя

тогда такой жалкой, нечистой, мерзкой. Ты полюбил падшую женщину...

- Эй, - приподнял он мой подбородок, заставив посмотреть на себя, - не смей -

слышишь? - не смей даже думать так о себе. Ты самое чистое, невинное и доброе

существо, какое я когда-либо встречал. Разве падшая женщина будет хранить свою

девственность до брака...

- Что? - округлила я глаза. - Ты и об этом знаешь? Но... как? Откуда?

- Прости. Я не должен был...

- Неужели Пашка проболтался?

- ...

- Так вы говорили обо мне? И что он еще обо мне рассказывал?

- Ничего. Он не называл твоего имени. Ведь вы скрывали свои отношения. Он

лишь как-то упомянул, что его невеста... - он оборвал себя на полуслове, притянул

меня ближе, поцеловал кончики пальцев. - Саш, прости. Я понимаю, тебе

неприятно это слышать. Я просто хочу, чтобы ты не корила себя за все, что между

нами произошло. Мы полюбили друг друга, так уж случилось, и в этом нет твоей

вины. Ты искренне боролась со своими чувствами - я видел это. Мне было больно,

но я понимал, что честность - одно из тех качеств, которое я искал в женщинах и

нашел лишь в тебе. Просто наша любовь оказалась сильней.

Я всхлипнула, но тут же смахнула слезы и заставила себя улыбнуться.

- А еще я плакса. И очень хочу есть.

Максим с улыбкой помог мне вытереть слезы.

- Обожаю плакс, - пробормотал он, касаясь губами моих мокрых щек. - И девушек с

хорошим аппетитом.

После завтрака, пока Максим мыл машину, Екатерина Васильевна отвела меня в

сторонку, крепко обняла и, держа меня за плечи, запальчиво произнесла:

- Спасибо тебе, родная, что ты приехала и спасла моего внука от самобичевания, от

отчаяния, в котором он пребывал все это время. Сердце разрывалось при виде его

осунувшегося лица, стеклянного взгляда. Я не виню тебя, не подумай. Ты приняла

тогда решение, и никто не в праве осуждать тебя. И все же я рада, что у вас все

наладилось. Он любит тебя, Сашенька. А это дорогого стоит. Дай Бог каждой

женщине, чтобы ее так любили. Он никогда не причинит тебе зла, никогда не

предаст. Будет верен тебе душой и телом. Береги его, милая, и он сделает тебя

счастливой. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Расчувствовавшись, я расцеловала эту добрую женщину в обе щеки, еще раз

крепко обняла и, пообещав, что буду беречь Максима как зеницу ока, вышла на

улицу.

Максим - в старом домашнем свитере и линялых, держащихся на косточках на

бедрах, джинсах - тщательнейшим образом намывал стекла на своем сверкающим

чистотой "ягуаре". Я подошла к нему сзади и обняла за талию, уткнувшись носом в

широкую спину.

- Я люблю тебя, - прошептала я, прижимаясь сильнее. - Я так тебя люблю.

Он обернулся, прижал меня к груди и нежно поцеловал в макушку.

- Я тоже тебя люблю, маленькая моя. Ты что нос повесила? Тебя что-то гложет?

- Нет. Просто стало как-то грустно. Мне до сих пор не верится, что можно быть

такой счастливой.

- А вы, оказывается, суеверны, Александра Юрьевна, - насмешливо приподнял он

бровь.

- Я реалистка. Я знаю, что ждать от этой жизни чего-то хорошего - глупо и наивно.

- Ну почему же? Я, например, ждал и вот - ты в моих объятьях, нежная, любящая,

откровенная.

- Ах, Максим, - посмотрела я ему в глаза, - ты действительно веришь, что у нас все

будет хорошо? Ты так в этом уверен?

- На сто процентов, неверующая моя. Но я не только верю. Я и сам сделаю все от

себя зависящее, чтобы так было всегда. Чтобы ты была счастлива. Чтобы смеялась

как можно чаще и меньше грустила. И чтобы эти поработившие меня глаза

сверкали только от радости, а не от слез.

Он говорил мне в волосы. Я почувствовала, как он коснулся их губами и

улыбнулся.

- Тебе весело? - поинтересовалась я обескураженно.

- Я счастлив, Саша. Поэтому и улыбаюсь. И говорю много. И отпускать тебя не

хочу. А еще довожу до твоего сведения, что я собственник.

- Ну вот. Приехали. И насколько ты ревнив, признавайся? Если брать по

десятибалльной шкале.

- На десятку, - не задумываясь, ответил он.

- А как же... как же то, что я была с Пашей? Ты не выглядел задетым.

- Задетым? - горько усмехнулся он. - Я был в бешенстве. Едва сдерживался, чтобы

не сгрести тебя в охапку и не унести на край света, чтобы видеть и касаться тебя

мог только я. Но ты не подумай, - добавил он с улыбкой, заметив мои

округлившиеся глаза, - к столбам я не ревную. На это мне хватает благоразумия. И