Не произошло - Софья Константиновна Стасевич

под защитой; его взгляда, чтобы успокоиться. Моя отрада. Единственная моя любовь, человек-статуя, монумент! Ты жил уже в древнейшие времена.

Я мало что помню, все было как во сне. Мы проводили вместе ночи, расходились, иногда вновь друг друга не узнавали, но всегда любили! я писала его портреты, он фотографировал меня в одном белье. И все же здесь было мало пошлости, ведь мы горели страстью. Все до одного момента. Он и…другая женщина.

Ночной бульвар Праги. И какой же разврат! Спущенный чулок, отрывистые поцелуи. Тот, в ком я нашла любовь, тот, кто подарил мне себя, отдается другой женщине. Они смеются и трогают друг друга не только за плечи. Стоило мне почувствовать себя особенной в его руках, как я обнаружила, что его руки не мне одной принадлежат. Он не мое отражение больше. Или никогда не был?..

С того момента он не посещал меня больше. Он исчез. И я училась любить себя без его взгляда. Не искать в своем отражении его губ, его глаз, его носа. Шли месяца.

Очередная поездка. Маленький соседний городок. Курю на веранде небольшого ресторана, читаю газету. И тут вижу за ней неловкие мужские ноги. Поднимаю глаза от скучных римских новостей. Он…Я больше не вижу его красоты. Его пухлые губы ссохлись в ниточку, густые волосы поредели и превратились в рыжеватую соломку, жилистое от накаченных мышц тело стало похоже на корягу, но это был он — некогда моя страсть, предел моих мечтаний, мое отражение.

— Я тебя ненавижу, — сказала я негромко.

Он мало что понял, но его глаза задрожали от ужаса и непонимания. Он постарался притянуть меня к себе и поцеловать. Он не понимал, что противен мне. Не понимал, что он ужасен. Его руки искали моей живой руки, глаза смотрели на мои влажные губы, а мне было только противно. Я вспоминала, как он был мне близок, как был похож на меня, и сейчас я видела его пустоту. Он молчал. Мы больше не были похожи. Жалкое подобие человека, что представляло только оболочку, а сейчас и твой блеск покинул твое бренное тело. Он сотрясался, пытаясь держать меня. Я всучила ему одно из писем, которые я писала, когда он меня бросил.

«Чтобы ненавидеть тебя нужно много сил, но я не устану. Пусть ненависть разрушит меня, разрушит все вокруг и больше — пусть она разрушает города и страны, я готова терпеть, если только плод моих усилий хоть на немного содрогнется от моей ненависти. Я знаю, месть — это плохо, но я хочу, чтобы ты чувствовал эту боль. Чувствовал себя ничтожным, несчастливым и никому не нужным. Хочу видеть твои слезы, как ты задыхаешься от своей душевной муки, как твоя ничтожная трусость не позволяет твоим страданиям закончится и выстрелить себе в полую башку. Твоя внешняя монументальная красота ювелирно скрывает твое внутреннее уродство, но ее попытки оказались тщетными, я раскрыла тебя — ты пуст. Мир твой пуст, твои женщины пусты. Я верю, что ты это почувствуешь, но мне остается лишь молится об этом.»

Любила ли я тебя? Нет. Знала ли об этом тогда? Нет. Ты был пустым сосудом, который я наполнила всем, что у меня было. Без моих фантазий — ты урод. Ты ведь никак не изменился с самого первого нашего свидания, с самого первого твоего письма, ты сам по себе жалок и нескладен. Но я подарила тебе свой свет в ответ на твои примитивные слова о моей фигуре. Пока я читала тебе своих любимых поэтов, ты трогал мои бедра, дружок.

Отдав письмо, я пошла прочь. Сзади я услышала лишь пару слов:

— Страшная участь быть отчаянием, в которое не верят.

* * *

И вот он стоит под душем, отдаваясь теплой воде. Он не стоит ничего. Он, как я сказала, пуст и будет мучится. Каждый пустоцвет обречен на страдания. Ведь единственный его смысл — это его «красота» и чужая яркая оболочка.

«Надо было тогда завершить начатое, — подумал он, вспомнив, как в двенадцать лет нашел пистолет своего отца, подставил его ко лбу, снял с предохранителя и перевел палец на спусковой крючок — о, если бы тогда хватило сил!»