Хелена Фенн - Счастливая ошибка

Стеф не исполнилось еще и двадцати, и не случалось в ее короткой жизни ничего, что подготовило бы ее к такому дню, к столь болезненным, невыносимым переживаниям. Они разрывали ее на части, и Стеф не понимала их и не могла с ними справиться. В смятении она опустила голову — и ее взгляд остановился на каменной плите, инкрустированной медью. На плите было высечено мужское имя и дата «1522». Стефани хорошо знала историю, связанную с этим камнем.

Это была церковь для прихожан из ее городка, находившаяся ближе всего от Блэк Трап, их старого Эпплфилдского коттеджа, который она с позором покинула пятнадцать месяцев назад. На плите было имя владельца поместья, который приобрел дурную славу тем, что заколол в собственном доме священника, когда застал его в постели со своей женой. По какой-то невероятной прихоти правосудия хозяин поместья после своего примитивного акта возмездия получил отпущение грехов от церкви и короля.

Стефани вздрогнула и крепче прижала к себе Дика. Простят ли и ее за эту бессильную месть? Да, месть… Стефани могла именовать свой поступок как угодно, уверять себя в том, что это акт справедливости или необходимости… Но на самом деле это месть, простая и элементарная… Разве что она делала это еще и для Дика…

«…Ибо в это царствие венчающиеся направляют свои стопы…» Речь священника подходила к тому моменту, когда Стефани должна встать, если она решилась пройти через все это до конца. Но ее ноги, казалось, отнялись или приросли к полу.

«…Ибо когда человек делает правое дело, ничто не остановит его в благих намерениях…» Кто-то из присутствующих гулко закашлял, заглушая концовку фразы. Маленький мальчик на соседней скамье уронил сборник церковных гимнов. В толпе прихожан произошло какое-то шевеление…

«…И, как говорится, да царит мир в супружестве…». Воцарилась тишина. Напряженная и непродолжительная; слышно было, как переворачивают страницы церковной книги.

Стефани поднялась со скамьи. Медленно, словно во сне или ночном кошмаре, она пошла по проходу между рядами к алтарю. Стук ее каблучков о выложенный плитами пол звонко отдавался в тишине под высокими сводами. Присутствующие стали поворачивать головы, волнующееся море удивленных лиц окружало ее со всех сторон. Священник замолчал, его лицо расплывалось в глазах Стеф в бледный овал, на котором невозможно было различить какие-либо черты. Волнение и страх туманили сознание.

Гулкую тишину постепенно заполнил растущий ропот. Как будто сквозь густой туман Стеф слышала угрозу в словах отца, злобное шипение Ванды, ее мачехи, и глубокий, полный ярости вздох Энн. Внезапно все вокруг пришло в движение, как после немой сцены в спектакле.

Отец Стефани пробирался через толпу, словно намереваясь оградить невесту от любых посягательств. Еще одно предательство с его стороны. Даже сейчас, когда прошло столько времени, родной отец стал на сторону Энн. Что же он говорил ей в их последнюю встречу? «Ты для меня не существуешь, ты так же мертва, как и твоя мать…» От нее отказались, ее вычеркнули из жизни и из памяти. «Какова мать, такова и дочь». И ничто не изменилось.

Это воспоминание стало последней каплей. Глаза Стеф наполнились слезами. Они застилали взгляд, превращая все окружающее в размытое сюрреалистическое облако. Стефани видела лишь высокую, мощную фигуру, которая пробралась сквозь толпу и теперь замерла перед ней в тупом ошеломлении. Сейчас казалось, что они остались совсем одни на маленьком островке посреди враждебно настроенной толпы. Стефани моргала, стараясь сквозь слезы рассмотреть его. Смуглое лицо Рикардо с неизменной оттеняющей подбородок щетиной, казалось, сначала потемнело, а затем стало бледнеть. Но взгляд голубых глаз не выражал никаких эмоций, кроме недоумения. Рик тупо, ошеломленно смотрел на нее, не понимая, что происходит.

— Стеф! — Хриплый голос звучал неуверенно. Сейчас его глаза горели, прожигая ее насквозь, но Стефани дрожала, как будто в этом взгляде был не огонь, а лед. — Стеф, во имя всего святого, что ты делаешь?..

— Я полагала, тебе стоит знать, что это твой сын. — Стефани отчетливо произнесла каждое слово. Ее тонкий голос прозвучал очень громко, усиленный эхом, и она сама удивилась его силе.

— Мой сын?

Взгляд Рикардо внезапно стал жестким. Он впился глазами в ребенка у нее на руках, затем посмотрел на бледное лицо Стефани.

— Но это невозможно…

Дик, безмятежно теребил лацканы ее черного пиджака и глазел в блаженном непонимании на высокого смуглого человека, нависшего над ним. Свирепая мощь взрослого мужчины разительно контрастировала с абсолютной беззащитностью ребенка в синих штанишках и крошечной стеганой синей курточке. Но эти два антипода имели удивительное сходство: Дик смотрел на отца его же синими с черной каемкой глазами и взгляд этот так же глубоко проникал в душу…

Гнев Рикардо наконец-то вырвался наружу.

— Боже, это что — шутка?..

Сердце Стефани замерло. Она увидела ярость в этих темно-синих глазах, и это застало ее врасплох. Как же она наивна! Неужели можно вообразить, что на ее месть ответят улыбкой и дружеским рукопожатием? Стефани охватил ужас. Неожиданно ей пришла в голову простая мысль, что, посеяв ветер, она сейчас пожнет бурю. В своем воображении Стеф представляла его растерянность, даже раскаяние… но не этот лед, не эту ярость…

Лицо Энн пошло пятнами, губы искривились в такой злобной улыбке, что Стефани невольно попятилась. Она заготовила короткую, полную сарказма речь, но сейчас обнаружила, что слова почему-то застряли в горле. Стефани открыла рот, но не могла произнести ни звука. Она собралась.

— Это не шутка, Рикардо. Я подумала, что тебе стоит узнать правду до того, как ты женишься на моей сводной сестре…

— Стой, что за чепуха? Подожди минутку… — Это, наверное, был шафер, такой же высокий и смуглый, как Рикардо, спешивший на выручку жениху.

Глаза Стеф вновь затуманили слезы — слезы стыда и гнева. Она яростно попыталась их смахнуть, затем резко повернулась и быстро пошла прочь.

В ушах звучал неясный гул пересудов и осуждения, когда она все быстрее шла по проходу. Если до этого Стефани могла видеть хотя бы лицо Рикардо, то сейчас все окружающее окончательно слилось для нее в одно колышущееся пятно.

Стеф бежала, а шум возмущенных голосов нарастал крещендо. Дик, обычно веселый и невозмутимый, начал хныкать, чувствуя, как волна враждебности проникает в его маленький безмятежный мирок.

Дура, полнейшая дура, идиотка, мысленно кляла себя Стеф, судорожно пытаясь нащупать ручку двери. Ничего вокруг не видя, она шагнула в прохладу октябрьского утра и быстро, как только позволяли ее подкашивающиеся ноги, добралась до своего «ягуара», который ей отдала в пользование тетушка.