Лиз Филдинг - Только для него

— Первые двадцать лет жизни меня непрерывно защищали и опекали. Рано или поздно такое положение надоедает. — Она сняла с термоса стаканы и посмотрела на него. — У тебя есть время, чтобы выпить кофе?

Дарий понял: пора придумать какой-нибудь предлог и уйти. Так он поступал, когда становилось слишком трудно. Но с тех пор, как в кабинете Майлза Моргана он встретил Наташу Гордон, отработанный прием перестал ему удаваться.

Ему бы следовало не просто уйти, а бежать от Наташи, но он убегал от всего с семнадцати лет. Убегал от дома, находившегося сейчас за его спиной… И все же он здесь — из-за Наташи. А может быть, он лишь воспользовался предоставленным ею предлогом, чтобы вернуться сюда, снова взглянуть на этот дом. В чем бы ни скрывалась причина того, что он здесь, теперь это не важно. Дарий решительно уселся рядом с Наташей на скамейку и взял у нее чашку с кофе.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Ну ладно, — сказал он. — Я заинтригован. Расскажи мне о том, как ты провела первые двадцать лет своей жизни.

— Что, про все двадцать лет? — переспросила Наташа. — А мне показалось, ты куда-то спешишь.

— Я хотел заехать в больницу. — Еще одно испытание, с которым ему придется столкнуться. — Но Гэри никуда не денется.

— Ну давай, рассказывай, — улыбнулся он. — Я знаю, тебе очень хочется!

— А тебе действительно интересно?

Дарий вдруг подумал, что не надо было задавать этот вопрос, и уже почти жалел о том, что вовремя не уехал.

Она протянула руку, и на какое-то мгновение ее пальцы коснулись его плеча.

— Первые двадцать лет жизни меня холили, лелеяли, закармливали, — призналась она.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Дарий.

— Я не удивлена. Никто и никогда не понимал.

— А ты расскажи мне — вдруг я пойму.

Она посмотрела на него поверх чашки, затем опустила ее.

— Хорошо. Итак, каждый год я отдыхала с родными на побережье в Корнуолле, мы снимали один и тот же домик. А я мечтала летать на воздушном шаре над национальным парком Серенгети, о прыжках с «тарзанки» в Новой Зеландии, о рафтинге в Колорадо — словом, обо всем, чем занимались мои братья.

— Почему?

— Если бы тебе предложили выбирать, ты бы не отдал предпочтение полетам на воздушном шаре?

Дарий немного подумал и ответил:

— Вообще-то оба варианта неплохи, к тому же в Корнуолле можно заниматься серфингом.

— Ты занимаешься серфингом? В таком облегающем гидрокостюме? — Она помахала рукой перед лицом, потому что ей вдруг стало жарко. «Успокойся, взволнованное сердце!»

— А ты нет? — спросил он, не желая отвлекаться.

— Какой там серфинг! Я даже плавать не умею. Захожу в воду только по щиколотку, плескаюсь в «лягушатнике» с племянниками и племянницами. Строю песочные замки… Играла в «монетку» в пабе.

— Но почему? Ты говоришь, что болела в детстве, но сейчас выглядишь вполне крепкой.

— Крепкой? Спасибо на добром слове. Мне стало намного лучше.

— Не надо лицемерить. У тебя великолепная фигура — вне всяких сомнений, в гидрокостюме ты будешь выглядеть потрясающе, но я спрашивал не об этом. Меня интересует: почему родители так опекали тебя?

Вот оно, настал момент истины. В ее окружении все знали, что с ней случилось, и она уже привыкла к тому, что на нее смотрели с легким налетом неуверенности, жалости.

Все это она оставила в прошлом, когда покинула родительский дом. Никому в Лондоне, включая Тоби, она ничего не рассказывала. Но когда Майлз в прошлом году предложил всем персональную медицинскую страховку от фирмы, страховая компания наложила на нее столько ограничений, что он вызвал ее в свой кабинет с целью выяснить, в чем дело. Майлзу пришлось все рассказать, и он, подлец, сейчас воспользовался тем, что знал, против нее. Рассказать обо всем Дарию оказалось сложнее, чем она представляла себе.

Их связывают сугубо плотские отношения… Ничего другого не будет. У него на лбу написано «одиночка», и Наташе не хотелось менять его представление о ней. Зачем портить ее «очень красивую упаковку», он ведь собирается изваять ее в бронзе. И все же… он поверил в нее, хотя многие на его месте не стали бы даже разговаривать с ней. Если она хочет откровенности с его стороны, ей придется отплатить ему тем же, не важно, продаст она Хедли-Чейз или нет.

— У меня был рак… — Она с трудом выговорила последнее, отвратительное слово на букву «Р». — Лейкемия…

— Лейкемия? — По крайней мере, он перестал улыбаться. — Прости, пожалуйста. Я думал…

— Что?

— В газете намекали на какие-то психологические проблемы… — Ему явно стало не по себе. — Пэтси считает, что у тебя была анорексия.

— Да ты что! — Напряжение разрядилось взрывом смеха. — Посмотри на меня!

Дарий посмотрел, и ему тоже захотелось смеяться.

— Я так и сказал ей: не может быть. — Он медленно провел пальцами по ее лицу, от виска до подбородка. — У тебя очень здоровый румянец.

— А мне кажется, ты хотел назвать меня «румяной миловидной толстушкой», — поддразнила она, — что на самом деле очень смешно.

Он подумал, что «миловидная» — слишком безвкусное определение Наташиной внешности.

— Почему смешно?

— Мне говорили, что люди, страдающие анорексией, смотрят на себя в зеркало, и им кажется, что они толстые, даже если на самом деле они — кожа да кости. Ну, моим родителям, когда они на меня смотрят, тоже кажется, что я — кожа да кости, несмотря на то что я…

— Соблазнительная.

— Спасибо за комплимент. — Она отвернулась.

Дарий взял ее пальцами за подбородок и снова развернул к себе, заглянул в глаза.

— Я знаю, о чем говорю, Наташа.

— Правда?

— Поверь. Ты страстная, нежная, теплая и невероятно сексуальная…

Какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга, но потом она отвернулась, чтобы ослабить напряжение.

— Вообще-то мне нравится слово «крепкая». Мои родные до сих пор в это не верят.

— Никакого плавания, потому что «в бассейне полно микробов и кто знает, что скрывается в море»? — предположил он.

— Вот примерно так.

— Должно быть, твоим родителям очень трудно поверить, что ты действительно полностью выздоровела, — сказал он.

— Дело не только в моих родителях. У меня три старших брата, которые тоже очень переживали за меня. Старший, Том, стал врачом из-за того, что со мной случилось.

— А другие два?

— Джеймс — ветеринар, Гарри — учитель физкультуры. Он мне ближе всех по возрасту, и, когда я пошла в школу, он вызвался играть роль моего личного телохранителя. Следил за тем, чтобы меня никто не обижал.

— Как же ты со всем справлялась?