Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

Матушка, выкладывая в горшок с кашей кусочки обжаренной с луком баранины, многозначительно двинула бровями.

– М-м… Это добрый сон, доченька, и означает он, что вскорости у тебя будет ребёнок. Земля – это женщина, а меч – это… хм… – Матушка хитро подмигнула. – То, что её оплодотворяет.

Уж в чём в чём, а в таких делах Годава толк знала: трудилась она повитухой и обладала умением снимать боль при схватках, а все знаки, предвещавшие пополнение в семействе, знала наперечёт.

О голосе, шедшем из меча, и о словах, сказанных им, Крылинка умолчала. Они разметали в щепы хлипкую лачужку покоя, которую она кое-как выстроила в своей душе, а сердце-смутьян кричало: «Довольствоваться синицей? Вздор, ибо журавль ближе, чем ты думаешь! Только протяни руку и поймай!»

Три дня и три ночи она жила, дышала и бредила этим сном. Посуда билась в её руках, иголка вонзалась в пальцы, пища пригорала, а в довершение всего Крылинка споткнулась на ровном месте и подвернула лодыжку. Мятеж сердца захлестнул её всецело, а лето из утешителя превратилось в разрушителя привычного уклада жизни. Каждый цветок шептал ей: «Очнись! Что ты творишь со своей судьбой?» Каждое дерево скрипело подобием голоса Твердяны: «Решай! Сейчас или никогда! На какой путь свернёшь, по тому и пойдёшь!»

Настал День поминовения. С самого утра Крылинка с матушкой Годавой, соблюдая обычай тишины, в молчании готовили праздничные кушанья и варили кутью, потом всей семьёй посетили Тихую Рощу, поклонившись упокоенным в деревьях предкам. Растревоженная душа Крылинки, ощутив дышащую, живую силу этого места и биение разума в жутковато-величественных соснах с человеческими лицами, пришла в окончательное смятение. Хотела бы она спросить совета у предков, да покой их не следовало нарушать по пустякам. Уж наверняка им, пребывающим душою в вечности, Крылинкины метания показались бы безделицей, не стоящей беспокойства…

Семья уселась отдыхать на окраине Рощи, а Крылинку послали на родник за водой из Тиши, которая, по поверью, в День поминовения обладала особенной силой. Окружённый соснами небольшой водопад высотой в два человеческих роста закрывал вход в пещеру, словно серебристая занавеска; здесь собралась изрядная толпа народу, и Крылинке пришлось встать в очередь, чтобы добраться до места, где можно было зачерпнуть воду без опасности в неё свалиться со скользких камней. Когда она наконец пробилась к источнику, струи воды чудесным образом раздвинулись, повинуясь рукам с длинными тонкими пальцами, и из пещеры появилась черноволосая жрица необыкновенно высокого для белогорских дев роста. Ловко и бесстрашно ступая по крутым камням, она величаво вскинула изящно очерченный подбородок и обвела собравшихся проницательным взглядом сине-яхонтовых глаз, больших, спокойных и прохладных, отрешённых от суеты будней. Когда они остановились на Крылинке, та обомлела: случись Твердяне родиться девой, а не кошкой, она выглядела бы точь-в-точь так. Сходство настолько ошарашило Крылинку, что она забыла о необходимости смотреть себе под ноги и едва не упала на каменные глыбы, по которым текли седые струи.

– Осторожно, дитя моё, – сказала жрица.

Взяв у Крылинки кувшин, она оказала ей честь – собственноручно набрала для неё воды. Как все служительницы Лалады, волосы она носила распущенными, и они иссиня-чёрными волнами, схваченными через лоб скромной тесёмкой-очельем, ниспадали до середины её бёдер. Возвращая полный сосуд озадаченной Крылинке, дева загадочно молвила:

– Надумаешь – приходи.

Голос её был подобен хрустальному перезвону весенних ручьёв; ворвавшись в душу Крылинки свежей струёй, он поставил всё в ней на свои места. К своей семье дочь Медведицы вернулась с кувшином чудесной воды в руках и готовым решением в сердце.

На следующий день она сказала матушке Годаве, что идёт собирать целебные травы, и та, ничего не подозревая, отпустила её. Сбор трав – дело долгое и кропотливое, а значит, времени у Крылинки было достаточно.

Лето! Соблазнительная зелень горных лугов, сверкание ослепительных вершин под чистым куполом неба, кровь ярких маков и жёлто-белые облака ромашек, томный блеск озёр и мудрая седина водопадов… Крылинка вдохнула медовый воздух и решительно набрала охапку цветов, улыбаясь родным местам, и струнка прощания звучала в песне ветра, выдувавшего слёзы из её глаз. Он хотел заставить её плакать, а она упрямо улыбалась всему вокруг: небу, вершинам, деревьям и лугам, птицам и зверям. Закрыв глаза, она воскресила перед собой желанный облик, с которого все эти годы бережно сдувала пылинки и поддерживала во всём его первозданном сиянии; кольцо открыло зыбкие объятия прохода, и Крылинка, набрав воздуха в грудь, шагнула в него, как в леденящую бездну.

Когда колышущееся марево рассеялось, а радужная расплывчатость уступила место чётким очертаниям, Крылинка огляделась. Перед ней уходили вверх величественные древние ступени, поросшие мхом и казавшиеся предназначенными для ног великанов; старая, выветренная, а потому уже невысокая гора в зелёном одеянии леса выглядела спокойно и уютно, залитая солнечным светом и окутанная хвойным дыханием сосен. «Бом-м, бом-м», – пели камни под ногами молодой женщины, и перезвон этот шёл словно из самой утробы горы. Крылинка ожидала, что кольцо перенесёт её прямо к Твердяне, но оружейницы рядом не было видно… Впрочем, она чувствовала: цель близко – сильная и звонкая, как тысяча подземных колоколов.

Это в зрелые годы, слегка погрузнев и расплывшись, она будет питать неприязнь к ступенькам, а сейчас радостное волнение наделило её лёгкостью на подъём, и Крылинка почти взлетела по лестнице к огромным воротам, сделанным из дуба и окованным сталью. Гул и грохот слышался уже совсем близко, отдаваясь эхом у неё в груди, а ноги чувствовали дрожь камня. «Это, видно, и есть та самая Кузнечная гора и пещера Смилины, где Твердяна хотела возродить кузню», – подумалось Крылинке. Стоя перед воротами, она чувствовала себя недоростком: столь велики и мощны они были.

Едва она подняла руку, чтобы постучать, как калитка в воротах отворилась, и появилась незнакомая кошка, смутив Крылинку блеском своего раздетого по пояс, разгорячённого работой великолепного тела и гладкой головы, с которой свисала до самого пояса светло-русая коса. Грудь её прикрывал кожаный передник, спускавшийся почти до самых носков её тяжёлых рабочих сапогов – должно быть, сшитый из купленной у Медведицы кожи. А может, и из другой: столько лет уж прошло, те передники могли и износиться… А Крылинке казалось, что всё это было только вчера.